Джулия с трудом понимала, что с ней происходит. После всего, что случилось за последний месяц, огромные, светящиеся огнями холлы аэропорта казались сказочными дворцами: ни тебе изнуряющего солнцепёка, ни тебе жажды, чистые туалеты, колонки с холодной питьевой водой, а в одном месте даже бесплатные чай и кофе.
Она зашла в магазин под названием "Duty free", и глаза разбежались от обилия бутылок с водкой, вином, ликёрами, всевозможных коробок с конфетами и прочего красиво упакованного продовольствия. У неё не было денег купить что-либо из этого блестящего великолепия, она просто смотрела, дотрагивалась до всего руками, как бы убеждаясь, что всё это не сон, и ... беззвучно плакала.
Она всё ещё не могла взять в толк, как на одной Земле могут существовать два столь разных мира: первый, в котором стоит только один вопрос - физического выживания, и второй - в котором люди не знают чем ещё раздразнить своё сытое воображение. Она думала о том, как несправедливо и неравномерно распределено всё в материальном мире.
За десять лет русско-чеченской войны она почти забыла, что раньше и среди чеченцев существовало неравенство. Правда, теперь война практически уравняла всех, истощила людей материально и морально. Постоянно вращаясь в среде таких же несчастных и обездоленных, она уже привыкла к состоянию равенства и нищеты, и теперь с трудом входила в неожиданно открывшуюся новую жизнь.
Было непривычным отсутствие вооружённых людей, выстрелов, бомбёжек, несчастных, покрытых налётом смерти лиц. Кто-то смеялся, кто-то потягивал из бутылочек пиво, кто-то безмятежно спал в кресле, ожидая рейса. Эта безмятежность с одной стороны расслабляла Джулию, а с другой - раздражала: она не могла обманывать себя, забыть про то, что где-то есть совсем другая жестокая жизнь с голодом, холодом, унижением и убийством ни в чём неповинных людей.
- Can I help you? - услышала она ласковый, вкрадчивый голос за спиной. Джулия обернулась. Она ничего не поняла, но по услужливой, сладкоголосой интонации продавщицы догадалась, что та хочет ей помочь что-то выбрать. Джулия улыбнулась в ответ уголками губ, как безъязыкая помотала головой и быстро вышла из магазина.
Неприятно состояние когда оказываешься в чужой, непонятной языковой среде. Джулия, быть может, в несколько раз образованней и умней этой продавщицы, а без языка почувствовала себя дурочкой. И без денег было нехорошо. Международные благотворительные организации выдавали беженцам самый минимум, только чтобы доехать до нового места проживания, только на самое необходимое. Слёзы самопроизвольно текли по её щекам.
Ей было больно оттого, что ни погибшая дочка, ни многие другие люди её многострадального народа никогда не увидят этого прекрасного мира, где не слышно свиста бомб и снарядов, выстрелов, жуткого урчания бронетранспортёров, нету пьяных, озлобленных солдат в масках и никто не подвергается тем издевательствам, которые происходят ежедневно с мирными жителями Чечни.
Её группа ждала пересадки на рейс в Швецию у семнадцатых ворот, и она направилась туда. Джулия вытерла слёзы. Последний раз она плакала, когда по дороге убили её дочь. Эта дорога Жизни и Смерти день за днём запечатлелась в её памяти. Она заставляла себя не вспоминать этот адский путь но, то и дело новые впечатления возвращали в прошлое. В памяти всплывали отдельные, казалось бы, находившиеся на периферии сознания, детали и эпизоды её многотрудного пути, из родного Ведено сюда, в этот сверкающий, но такой холодный и неизвестно что сулящий мир.
... Джулия с детьми собралась в дальний путь одной из последних. Вести от мужа давно не приходили, отряд, в котором он воевал, базировался высоко в горах, у границы с грузинской Тушетией. Но это были сведения трёхмесячной давности. С той поры много чего могло произойти.
Моджахеды не задерживались на одном месте, постоянно меняли места дислокации. Да и жив ли он вообще. Официально он считался пропавшим без вести: уехал в Аргун за продуктами и не вернулся. Как и некоторые другие жёны моджахедов, Джулия отправилась в местные органы власти и заявила об исчезновении мужа. И потом, время от времени, наведывалась туда, даже предлагала небольшие взятки, чтобы хотя бы узнать, где он находится.
Иначе на семью пало бы подозрение и её чаще бы доставали своими визитами и проверками местные мунафики и оккупанты. Впрочем, они доставали итак. Султан, сосед, который ещё до замужества имел на неё виды, в сложившихся обстоятельствах стал настойчиво посещать её, предлагать помощь и недвусмысленно намекать на более тесные отношения.
- Пойми, от них ещё никто живым или здоровым не возвращался. Чего же ты ждёшь? - убеждал он. - Я мог бы и по-другому, но я ж по-хорошему хочу.
Джулия, сообщила мужу о домогательствах со стороны соседа, и во время очередной точечной операции его снял снайпер. Султан работал в комендатуре и имел кое-какие связи, поэтому до его смерти её не трогали, но как его убили, она несколько раз попадала в стихийные зачистки и спаслась только благодаря чуду. Когда начинались зачистки, молодые, особенно незамужние женщины, прятались в тайных местах, иногда удачно, иногда - нет. Оккупантов ещё как-то можно было обвести вокруг пальца, но кадыровцев - не получалось.
От этих можно было ожидать чего угодно. Если человек не совсем потерял совесть или был вынужден идти в услужение русским под давлением непреодолимых обстоятельств, даже если он и понимал что к чему, - молчал. Откровенные же предатели выслуживались, как могли.
Оккупанты, покрытые своей и чужой засохшей кровью войны, утомлённые насилием и бытовыми проблемами, возбуждённые идеологической промывкой мозгов, безразлично относились к страданиям чуждого им народа и, как правило, относились к нему безжалостно...
У Джулии было трое детей, у других больше. Малыши переносили тяготы войны легче взрослых потому, что они родились в этом хаосе и не видели ничего другого. Но дети, хотели есть, дети боялись выстрелов, а война, длившаяся уже почти 10 лет, всё не кончалась.
Когда большинство родных и соседей решилось уехать, она поняла, что далее ждать слишком опасно, надо спасать детей и себя. Из дома практически всё вынесено или продано, а гуманитарная помощь доходила до них в мизерных количествах, оседая в руках и карманах как оккупантов, так и местных чиновников.
Пока одни теряли своё имущество, родных и близких, собственную плоть и интеллектуальное пространство, пока одни народы теряли свои территории, национальные ресурсы и богатства, пока разрушалась веками накопленная культура и экология, другие накапливали драгоценности и валюту, пряча их в только им известных местах и в далёких заграничных банках, или приобретали недвижимость в своих краях и за границей.
Некоторые уже набили свои карманы настолько, что награбленного хватит на несколько поколений их отпрысков, но они не могут остановиться. Просто так они устроены, что не живут спокойно, зная, что у других наворовано больше.
Пока существует возможность накопления пусть даже ценой жизни других людей, они не могут остановиться, ибо жадность не знает предела.
Все войны ведутся либо алчными людьми, либо тщеславными и бессердечными фанатиками, а страдает, в конечном итоге простой народ, те массы тружеников, которые не сумели вырасти до личностей, способных противостоять любой авантюре и алчности. Впрочем, от войн страдают все, но у каждой категории людей страдания происходят специфически.
Джулия была обычной чеченской женщиной, для которой семейные ценности стояли на первом месте. Прежде всего, она считала себя женой и матерью и только во вторую очередь женщиной и общественным лицом.
Раньше она преподавала географию в школе, а потом, когда мужская часть педагогического коллектива ушла к моджахедам, часть погибла или была похищена, ей пришлось осваивать ещё и биологию, и историю, и литературу. Она просто читала школьные учебники и пересказывала их ученикам своими словами. Правда учеников в школе становилось всё меньше и меньше, и уже непонятно было, что и как преподавать школьникам разных возрастов, собранным в один класс.
Школа то закрывалась, то открывалась, пока, наконец, после взрыва, устроенного в прежнем помещении моджахедами, в неё не переместилась оккупационная комендатура. Среднюю же школу, в которой работала Джулия, объединили с начальной под общей крышей небольшого обветшавшего здания. Но даже и в этом небольшом здании оставалось пустое место, поскольку часть детей умерла от истощения и болезней, часть погибла при бомбёжках, часть была увезена родителями в разные страны, а некоторых просто боялись выпускать из дома, опасаясь похищения или убийства.
Если бы 15 лет назад, когда Джулия заканчивала Педагогический институт, кто-то сказал ей, что жизнь может повернуться подобным образом, она просто бы рассмеялась. А теперь ей следовало уносить ноги, чтобы спасти свою семью. На первый план выдвинулись её материнские обязанности: она была ответственна за детей перед мужем и Богом, и она решила уезжать со всеми.
Конечно, отправляться следовало раньше, но человек так устроен, что всегда на что-то надеется; известно ведь, что надежда умирает последней. В Чечне больше надеяться было не на что, и люди потянулись кто куда. Одни пробирались через восточную границу в Азербайджан в расчёте на дружественное отношение мусульманского населения.
И хотя в самом Азербайджане ситуацию нельзя было назвать спокойной, но, по крайней мере не приходилось остерегаться людей. Другие пытались пробраться в Россию, к каким-то чудом осевшим там родственникам. Это казалось особенно странным, лезть в пасть своего врага, в то время как семьи с обеих сторон теряли своих близких и проникались всё большей ненавистью друг к другу.
Но почему-то некоторые предпочитали этот выбор возможности остаться в родных местах или поселиться в лагерях беженцев. Может быть, кто-то нашёл среди русского народа сердобольных людей, адекватно воспринимающих боль и страдания беженцев, и, в надежде на их человеческое расположение и помощь, рискнул отправиться во враждебную сторону. Джулия с родными и соседями решила двигаться через оккупационный блокпост на границе с Ингушетией, а затем, не останавливаясь в лагерях для беженцев, пробираться, через Украину дальше на Запад.
Возбуждаемое Россией негативное общественное мнение в отношении чеченцев явно не способствовало получению ими политического убежища в других странах. Власти демократических государств, напуганные пресловутой «угрозой терроризма», под разными предлогами старались избавиться от вынужденных беглецов, и часто режимы, декларировавшиеся красивые демократические принципы, обрастали таким количеством бюрократических прибамбасов, что почти превращались в свою противоположность.
Но чеченцы понимали, что всё равно лучше находиться в лагерях для беженцев в этих странах, чем в Чечне или беженских лагерях Ингушетии, где безраздельно властвовали российские военные и где люди в нечеловеческих условиях подвергались физическому и психологическому давлению, голодали и умирали.
Запад был мечтой многих, но мало у кого имелись силы и возможности для столь долгого, неизвестного пути. Менее грамотные и расторопные предпочитали не отдаляться от родных мест, те же, которые имели подходящие специальности или владели какими-нибудь иностранными языками, пытались рисковать. Джулия учила английский язык в школе и в пединституте.
Правда занималась, как все - с пятого на десятое, но ей казалось, что в случае нужды она сумеет объясниться. Её соседка - коллега по школе - преподавала немецкий и могла немного говорить по-французски. На них двоих больше всего и надеялись те, кто ехал в старом, проржавевшем, пропылённом автобусе, нанятом сообща до блокпоста. Водитель получил из всех оставленных домов всё, что хотел, из того, что не смогли унести с собой их хозяева. У кого-то он взял холодильник и телевизор, у кого-то посуду, у кого-то остатки провизии, у кого-то одежду.
Вид у него был, однако, не весёлый: дорога предстояла может и не столь длинная, но достаточно неприятная и опасная. Ну, во-первых, автобус был старый, дорога разбитая, а сервиса по пути никакого, так что приходилось рассчитывать только на себя, а во-вторых, известно было, как останавливают, обыскивают и требуют взятки на многочисленных блокпостах.
Люди скинулись в общий котёл, из которого водитель брал средства для оплаты за бензин и для договоров с оккупантами. Фонд состоял из денег, самогона, сигарет и каких-то более-менее ценных вещей типа часов, зажигалок, колец, цепочек... На всякий случай запаслись канистрами с бензином, ёмкостями с водой, хлебом, консервами и сухофруктами. Дома не заколачивали, просто подпирали дверь палкой или закрывали на ключ, а ключ вешали на гвоздь, дабы оставшиеся соседи могли поселиться, если разбомбят или сожгут их дом.
Семейные альбомы, кое-какой семейный архив и ненужные до времени документы давно были уложены в стеклянные и пластмассовые ёмкости и закопаны в заранее оговоренном схроне. Там же Джулия оставила и письмо для мужа с объяснением причин их отъезда и предполагаемым планом действий. Малое горе кричит, большое - молчит.
Отплакались дома, теперь надо было сосредоточить все силы на дороге, поэтому в основном все молчали, перекидываясь изредка репликами то по поводу разбитой машины или взорванного танка, то по поводу валявшегося прямо у дороги безвестного трупа, обглоданного голодными собаками. Только дети нарушали тишину просьбами попить, поесть или выйти по нужде. Несчастье всех сблизило: никто ни с кем не ругался, напротив, все стремились помочь друг другу. До очередного блокпоста автобус угрюмо молчал, после - возбуждённо обсуждал удачное или неудачное преодоление препятствия.
Солдаты пытались прицепиться ко всему, и дело было вовсе не в порядке или его нарушении, а просто им хотелось хоть чем-нибудь поживиться. Чаще всего диалог сводился к следующему:
- Что везём?
- Людей везём.
- Куда едем?
- К Кавказу 1
- Разрешение есть?
Никакого разрешения на самом деле не требовалось, граждане вольны были ездить по своей республике, куда им заблагорассудится за исключением т.н. «запретных зон», но солдаты предлагали поиграть с ними в кошки-мышки, и ничего не оставалось делать, как принять их условия.
- А как же! - отвечал водитель и предъявлял, выписанное в местной комендатуре через знакомых, предписание на проезд до пункта Кавказ 1 с приложением списка пассажиров. Понимая, что этот номер не проходит, постовой по отработанному сценарию переходил к следующему.
- Ну, лады, будем проверять пассажиров, и вещички свои к досмотру приготовьте.
- Что там у тебя Сидоров?
- Всё нормально, документ на проезд есть, теперь надо проверку вещичек по полной программе устроить.
- Да нас же на предыдущих блокпостах пропустили, значит всё нормально, - робко пытался возразить шофёр, - мы ж с самого Ведено едем...
- Да кто ж вас знает, может вы между блокпостами кого подсадили или груз, какой запрещённый взяли.
- Да ты что, нам, что жизнь не дорога, Аллахом клянусь.
- Да что нам твой Аллах, найдут у вас что-нибудь после нас - начальство стружку снимет.
- Ну, ты ведь сам понимаешь, что у нас ничего нет, только вы и мы время потеряем, может договоримся как-нибудь...- переходил к деловой части водитель.
- Ну, что ж, люди должны договариваться, - быстро соглашался солдат.
- Самогонку возьмёте?
- Не-е, деньгами давай, тут местные нормальную делают, у них сподручней брать, а ваша ещё неизвестно что.
Отстегнув определённую сумму, автобус двигался дальше, и ситуация повторялась с теми или иными вариациями. Только дважды им удалось проехать без всяких затрат. Зашли в автобус, пересчитали по списку и пропустили. Всё в этом мире зависит от человека. А может солдаты всего уже набрали, сидели выпивали и не хотели отвлекаться и прилагать усилия.
Чем ближе автобус подъезжал к блокпосту «Кавказ 1», тем больше дорога становилась забита всевозможными машинами, велосипедами, повозками с лошадьми, тележками, толкаемыми вручную и просто беженцами с баулами, сумками и детьми. И всё это угрюмое и понурое шествие словно направлялось в Ад, как на одной из картин Босха. Тут же у дороги дымились костры, у которых беженцы отдыхали и перекусывали; попадались группы с растянутыми простынями, за которыми близкие справляли нужду.
Жизненная необходимость брала верх над стыдом и обычаями. Ехавшим в автобусе часто махали руками, прося подвезти, но автобус был полон, скрипел, кряхтел, и за всю дорогу подсадили только беременную с ребёнком и старика со старухой и двумя внуками. Одни люди сидели на сиденьях, держа на руках детей и чемоданы с вещами, другие стояли в проходе.
Чтобы передохнуть, время от времени менялись местами. Километров за 10 до конечной цели вдруг над их головами раздался рёв вертолётов, и выстрелы, словно градины, зацокали по жестяной крыше. Автобус дёрнулся в сторону и застрял с урчащим мотором на небольщом пригорке...
- Мама, - услышала Джулия голос сына. Оказывается, задумавшись, она прошла мимо своих. Джулия быстро вытерла слёзы и подошла к детям.
- Что ты нам купила? - спросил младший Султан.
- А ты что не наелся в самолёте? - спросила она.
- Я хочу, чтобы ты нам конфет купила, - попросил он.
- Приедем на место, там куплю, - выкрутилась она, а про себя подумала, что поступила нехорошо, купив себе прокладки и не подумав о детях.
Эта коробочка с прокладками была её давней мечтой: несколько лет тому назад знакомая подарила ей такую же. Несколько недель она блаженствовала, а потом снова пришлось перейти на ненавистные марлю и тряпки. И здесь, в аэропорту, увидев эту заветную коробочку, она не смогла удержаться. Только теперь, когда Султан попросил у неё конфетку, она осознала, что скорее всего переплатила вдвое, но не пойдёшь же возвращать.
- Долго нам ещё до посадки?
- Час, - ответили ей. Она села между сыновьями, обняла их и закрыла глаза.
... Дочка успела сказать «мама», и её щупленькое тельце сникло на руках у Джулии. Джулия, как и другие пассажиры автобуса, сначала ничего не поняла, но по мере того, как тёплая кровь дочери заливала её руки и через платье дошла до тела, она стала проникаться ужасом произошедшего.
- Фатима, Фатима, доченька...- сначала шёпотом говорила, а потом всё громче и громче кричала она, чувствуя, что начинает задыхаться.
- А-а-а, - заплакали мальчики. И вскоре весь автобус наполнился нечеловеческим воем и причитаниями.
Мёртвых вынесли и положили рядом с автобусом, у дороги. Кроме дочки Джулии убило ещё двоих: подсевшего по пути старика и водителя автобуса, несколько человек ранило. На какое-то время Джулия потеряла сознание, её приводили в чувство ударяя по щекам и поливая запасённой водой, а когда она пришла в себя, то услышала, как её мальчики плакали и кричали: «Мама, мама...».
Они решили, что она умерла. Пуля, прошедшая через тело девочки, слегка зацепила её ногу, она потеряла чувствительность и не замечала боли. Джулия столько писала в отряд мужу об их девочке, посылала её фотографию, а теперь что она скажет ему, никогда не видевшему своей дочери. Ей не хотелось жить, и, если бы не сыновья, она бы что-нибудь с собой сделала. Джулия сидела у насыпанного на могилу дочери холмика земли, молчала, тупо уставившись в землю и не желая никуда уходить.
Кто-то заботливо промыл и перевязал ей рану, кто-то поил её водой - она ничего не чувствовала. Наконец, её подняли на руки и почти в беспамятстве отнесли в автобус. Какой-то пенсионер сел за руль, и автобус, натужно пыхтя, задом выбрался на дорогу, на мгновенье остановился и медленно двинулся вперёд мимо стоящих у обочины машин и многочисленных свежих могильных холмиков.
Словно в тумане Джулия переминалась с ноги на ногу на жаре в длинной двухдневной очереди к контрольно-пропускному пункту. Кто-то кричал, ворчал, ругался, а она только молчала и пила воду. Измождённых, исстрадавшихся людей, в основном стариков, женщин и малых детей, теперь ещё испытывали этой извергающей проклятья очередью.
Время от времени из будки блокпоста выходил солдат с автоматом, отходил метров на 100-200 выкрикивая:
- Русские, украинцы, белорусы есть? - и, если таковые находились, приглашал, - проходите без очереди.
Кто-то обрадовано срывался с места и шустро семенил к будке, другие не трогались с места и угрюмо молчали. Одна русская бабуля не выдержала:
- Спасибо, сынок, вспомнили о русских... Бомбили, бомбили нас, без тепла, еды оставили, а теперь вспомнили.
- Мы мать вас не бомбили, мы постовую службу несём.
- Ты лично может и не бомбил, но раз форму надел форму - должен за всё отвечать. Вон с вертолёта сколько людей ни за что ни про что положили - это как?
- Какой вертолёт? Ничего не знаю.
- Ничего-то вы не знаете, А должон знать, если солдат, а не баран.
- Ты, мать, не оскорбляй, я при исполнении...
- При исполнении он... Ничего, съешь... Вон какую морду нажрал. Чеченцы не могут вам сказать, боятся, а я русская, мне нечего перед тобой тут расшаркиваться, мне терять нечего, всё уж потеряла... Я тебе не мать. А была бы матерью, так своими руками бы задушила. Да я с этими людьми - и она показала рукой на соседей по очереди - десять лет в страданиях прожила, а вы нас стравить, разделить хотите. Мы своих мужей рядом похоронили, в одном подвале прятались, из одной кастрюли ели, последним куском делились, а ты мне «проходи без очереди...»...
- Ну, стой, коль охота, - бросил солдат. Ему неприятно было слушать старуху. И он перестал выкликать славян и вернулся в свою будку.
На блокпосте их проверили досконально, но денег вымогать не стали. Немного отъехав от блокпоста, беженцы стали совещаться, как быть дальше. В семье погибшего водителя больше мужчин не было, и автобус его семье был ни к чему. С попутной машиной передали семье его вещи, документы, часть денег из общего фонда и решили ехать и дальше на этом автобусе, пока не развалится или не остановят. Но днями двигаться было опасно: и номера с буквами ЧЕ настораживали, и вид чеченцев раздражал окрестное население.
Ночью же они могли самое большее - это попасться в лапы автоинспекторов. Так и ехали: утром забирались в лесопосадки, отдыхали, варили пищу, мылись в речках и озёрах, а с вечера и всю ночь двигались. После вертолётного обстрела удача стала сопутствовать им. Довольно быстро добрались до Украины, но решили въезжать не по главной дороге, где наверняка был таможенный пост, а свернули на одну из многочисленных просёлочных дорог, благо никаких особых границ между Россией и Украиной пока не было и гражданам, разрешался безвизовый въезд.
Чем дальше на запад продвигались они вглубь Украины, тем теплее становилось отношение к ним граждан, питавших неприязненные чувства к москалям. На Украине никто не нагнетал античеченскую истерию, и проблемы, как бы не существовало. Теперь беженцы уже не прятались днём, и ехали без особой боязни. Время от времени они останавливались в деревнях, не чурались любой работы. Изредка, ради чьих-то знакомых, изменяли маршрут, отклонялись в сторону, но зато тепло встречи и материальная помощь окупали все затраты.
В деревнях детей пускали попастись в сад, и они возвращались с перемазанными от фруктовых соков ртами и вздутыми животами. Украина всем понравилась, но, несмотря на смену власти и новое демократическое правительство, оставаться в ней всё же было опасно, рука Москвы легко могла сюда дотянуться, да и документов здесь никаких не получишь, ибо обострять отношения с Россией из-за каких-то чеченцев Украине было не с руки.
Они пробовали легальным путём обращаться в посольства разных стран, просили дать им статус беженцев, но чиновники-бюрократы, которые во всех странах одинаковы, требовали документы, которых не было и достать которые не представлялось возможным. Как Джулия могла достать справку, что её муж сражается в рядах сопротивления?! Как она могла официально подтвердить, что дочь убита и похоронена возле трассы?
Им нужны были бумаги, люди их не интересовали, а словам они не верили. Лишь у одной семьи приняли документы к рассмотрению в Американском посольстве. Остальные решили попытать счастья и нелегально перейти границу. Они боялись попасться на удочку аферистам, поэтому долго искали провожатого. Наконец сговорились с гуцулами, которые обещали провести их через Карпаты. После развала Союза украинские пограничники оказались много слабее прежних, у страны просто не хватало средств их финансировать.
Решили переходить двумя группами, чтобы не рисковать сразу всеми людьми. Сначала отправили нескольких взрослых без детей посмотреть, как и что, условились передать назад с проводниками записку на чеченском, и, если всё закончится хорошо, - двинутся остальные. Записка пришла ободряющая. Но денег на оплату перехода уже не хватало, и чеченцы предложили гуцулам автобус.
Выглядел он, конечно, никудышно, но, как, ни странно, ездил по горным дорогам хорошо. Сговорились. Потом была Венгрия, потом уже сами нелегально перешли в Чехословакию, а там, оборванные и больные, сдались властям. Отсыпались и отъедались в лагере для беженцев, вели бесконечные беседы со следователями и представителями Евросоюза, и вот теперь, когда всё определилось, они летели в Швецию.
Все знали, что Швеция - это хорошо: спокойная жизнь, солидное социальное пособие..., но чем дальше они отдалялись от дома, тем больше их охватывала тоска по Родине. И, как часто это случается, то, чего так долго ждёшь, к чему упорно стремишься - вдруг оказывается неожиданностью. Объявили посадку, все засуетились.
Джулия очнулась от своих воспоминаний. Она одела детям и себе рюкзачки, выданные благотворительными организациями, и вдруг остро осознала, что может больше никогда не увидеть мужа, могилу дочери и, не отдавая себе отчёта, схватив за руки сыновей, потянула их в сторону, подальше от ворот, в которые уже начали проходить первые пассажиры.
- Джулия, Джулия, куда ты... - понеслось ей вслед на чеченском.
- Госпожа Шукаева, вернитесь, уже посадку объявили, - кричала ей на русском сопровождавшая группу переводчица.
Но Джулия не слушала, она старалась как можно дальше убежать от того места, которое отрывало её от прошлого. Все выходы к самолётам располагались по кругу, а в центре - магазинчики и кафе. Бессознательно пройдя круг, Джулия вновь оказалась на том же самом месте. Родные и знакомые схватили её и потащили к воротам.
- Нет, нет, это же навсегда, - сопротивлялась и плакала Джулия, - неужели вы не понимаете?!
- Подумай о мальчиках, - сказала тётка, - ты что забыла, что их там ждёт?!
- Но это же навсегда, навсегда...
- Ничего не бывает навсегда, мы ещё вернёмся.
13.09.2005 г.
«К»
КЦ
