Варшавский еженедельник Gazeta Polska опубликовал интервью с Ярославом Качиеьским, братом убитого, как подозревают, русскими в теракте 4/10 президента Польши. В интервью он рассказал о события вокруг этой кровавой чекистской резни.

- У вас не было каких-нибудь предчувствий перед этой поездкой брата? Вы не боялись за него в тот раз?

- Я бы предпочел, чтобы Лешек ехал поездом, такой специальный поезд отправили из Варшавы в Смоленск. Это я очень хорошо помню. До определенного момента брат даже хотел так сделать. В конце концов он решил лететь самолетом. Я должен также сказать, что уже какое-то время пытался уговорить президента отказаться от полетов на "Туполевых". Все разводили руками и говорили: "Чем тогда летать?" Это были такие развалины, что ими никто не должен был передвигаться.

- Когда вы видели брата в последний раз?

- В больнице у мамы. Это было в пятницу поздно вечером. 10 апреля в 6 утра Лешек разбудил меня телефонным звонком. Потом он позвонил в 8.20.  Он сказал мне, что с мамой все в порядке и посоветовал мне поспать.

- Вы говорили тогда с господином президентом только об этом?

- Наш очень короткий разговор выглядел именно так. Буквально несколько фраз. Впрочем, я помню, что связь прервалась.

-  Это вас не удивило?

- Нет, так как каждый раз, когда я разговаривал с братом через спутниковый телефон, когда он был в полете, связь прерывалась. Эти разговоры были очень короткими.

- Как вы узнали о катастрофе?

- Признаюсь, к совету Лешека я не прислушался. Я не лег спать, а оделся и собирался пойти навестить маму. Я как раз брился, когда зазвонил телефон. Я был уверен, что это брат звонит из Смоленска. Но я услышал незнакомый голос. Это вроде бы был кто-то из сотрудников министра Сикорского (Radosław Sikorski). Потом трубку взял сам министр, я его узнал. У меня не было никаких сомнений, что случилось что-то плохое. Я узнал, что произошла катастрофа. Я сказал ему: "Это результат вашей преступной политики, вы не купили новые самолеты". На этом разговор окончился.

- Ответил ли министр Сикорский на эти слова?

- Нет. Впрочем, кажется, я сам положил трубку. Через 15 минут раздался очередной звонок. У меня была тень надежды, что, может быть, кто-то выжил. Снова звонил Сикорский и категорично заявил, что катастрофа произошла из-за ошибки пилота. Я помню его слова: "Это была ошибка пилота".

- У него не было сомнений на этот счет? Он уже тогда знал, что виноват был пилот?

- Да. Он заявил мне это решительно и недвусмысленно. Сейчас я думаю, что и Сикорский, и сам Туск боялись, что я публично повторю то, что я сказал Сикорскому в первом телефонном разговоре. У меня осталась одна цель - как можно скорее поехать в Смоленск.

- Кто организовал эту поездку?

- Друзья. Они арендовали самолет. Аэродром в Смоленске был закрыт, так что мы полетели в беларусский Витебск. До этого меня уговаривали лететь вместе с Дональдом Туском.

- Кто уговаривал?

- Кто-то звонил от премьера. Дональд Туск решил лететь в Смоленск тогда, когда узнал, что туда лечу я. . Но с премьером я лететь не хотел. Мы приземлились раньше Туска. Беларусская сторона повела себя безупречно. В аэропорту нас ждал автобус и легковой автомобиль. Мы сели и поехали в Смоленск.

По пути мы почувствовали, что скорость движения снижается. Сейчас я знаю, что наши остановки и медленный темп были вызваны с тем, что нас догоняла делегация с Туском, который хотел обязательно попасть в Смоленск раньше нас. В какой-то момент лимузин с Туском обогнал нас, и только тогда нам позволили ехать нормально.

Это была какая-то абсолютная паранойя. Ведь если глава польского правительства соревновался со мной, кто быстрее доедет до места катастрофы, значит, ему было особенно важно там показаться. Извините, но я неспособен даже понять такой образ мышления. Я ехал к телам моих самых близких людей: к Лешеку, Марыльке, друзьям. То, что вытворял тогда господин Туск у меня просто не умещается в голове.

- Вы уверены, что вас целенаправленно задерживали?

- Я в этом не сомневаюсь. Мы разговаривали с водителем. Он говорил нам "nielzja". Но когда мимо нас, не останавливаясь, проехал лимузин с премьером Туском, запрет перестал действовать. Только в Смоленске нас снова притормозили. В одном месте мы начали буквально крутиться по кругу, прежде чем мы добрались до аэродрома, который находится недалеко от центра Смоленска.

- Что произошло, когда вы наконец добрались на место катастрофы. Как к вам отнеслись россияне?

- Нас остановили перед въездными воротами аэродрома и велели ждать.

- Вы долго ждали?

- 20 минут, а может быть и 40. В конце концов нас впустили. Сначала меня отвели на место самой катастрофы. Было очень много людей, расставленные военные палатки, прожектора. Именно тогда мне в первый раз предложили, чтобы я согласился принять соболезнования от Дональда Туска. Я отказался. Потом появился посол Бар (Jerzy Bahr).

Он советовал мне, чтобы я не смотрел на тела - там тогда было уже только три тела: Лешека, президента в изгнании Качоровского и спикера Путры. Я пошел туда, где находились останки. Тело моего брата было в очень плохом состоянии, но у меня не было проблем с его идентификацией. Помню это ужасное ощущение холода тела Лешека.

- Какие вам задавали вопросы?

- Узнаю ли я брата. Я ответил, что, конечно, да. Спрашивали, по каким приметам я его узнаю. Я ответил, что, например, по шраму, который был у Лешека на плече. Это был большой шрам после операции после автомобильной аварии. Они это проверили и вроде бы поверили. Я тогда не знал, что рука оторвана. Они настаивали, чтобы я согласился на проведение анализа ДНК. Я отказался. Я узнал брата. Мне дали заполнить какой-то формуляр, в том числе и касающийся отказа от анализа.

- Это были польские служащие?

- Нет, русские.

- А поляков не было?

- Мне кажется, в какой-то момент появился прокурор Парульский. Но он не играл активной роли, он стоял в стороне.

- Воспринимали ли русские его как партнера? Считались с ним?

- Насколько я помню, он не представлял для них никакого значения.

-  Что происходило после идентификации тела президента?

- Мы вместе с друзьями вернулись в наш автобус. Нам позвонил Антоний Мацеревич и посоветовал забрать тело президента в Варшаву. Мы были с этим согласны. Тогда посол Бар спросил меня, не хотел бы я принять соболезнования от Путина. Я отказался.

- Почему?

- Мне неясна роль Туска и Путина в этой катастрофе. Я бы пока не хотел развивать эту тему.

- Никогда?

- Пока. Мы уже скоро сможем об этом поговорить.

- Вы сказали русским, что хотите забрать тело президента в Польшу?

- Да. Самолет, которым мы прилетели в Витебск, получил разрешение на посадку в Смоленске. И он сел. Я знал, что он может взять на борт гроб с телом Лешека. Павел Коваль представил нашу позицию министру Шойгу. Тот согласился. Но через какое-то время Коваля вызвали россияне, с ним разговаривал Путин.

Русский премьер сказал, что он не может дать согласие на то, чтобы я сейчас забрал брата в Польшу. Он объяснял, что он должен организовать прощание. Павел Коваль спросил, можем ли мы в таком случае вернуться нашим самолетом в Варшаву. Путин сказал, что, разумеется, да. Мы быстро сели в самолет, пилот запустил двигатели.

Время шло, а разрешения на вылет не было. Оказалось, что нам нужно дождаться пограничников. Мы ждали очень долго. Когда они в конце концов появились, началась тщательная проверка наших паспортов, будто бы они вообще не знали, кто мы и зачем мы приехали. Прошло полчаса, час, а они все еще изучали наши паспорта. Мы пытались их поторопить, звонили польским дипломатам. Безрезультатно. Потом мы заметили, что в ноутбуке одного из них имя Малгожаты Госевской было выделено красным цветом.

- Малгожата Госевска по поручению Канцелярии президента занималась организацией помощи для Грузии. Ее имя поэтому было выделено красным?

- Думаю, да. Тогда мы испугались, что русские не захотят ее выпускать. Мы бы остались с ней. В итоге, после очередных телефонных звонков мы получили разрешение на вылет.

- Называли ли русские в Смоленске какие-то причины катастрофы?

- Да. Мы услышали, что самолет заходил на посадку четыре раза. По их словам, это выглядело так: он предпринимал попытку сесть, но она не удавалась, экипаж снова поворачивал и опять пытался сесть. 

- В первые минуты после катастрофы СМИ сообщали, что вы также были на борту самолета. Когда вы решили, что не полетите в Смоленск?

- Я точно не помню. Жизнь нашей мамы была в серьезной опасности. Уже за несколько дней до 10 апреля я знал, что не полечу. Но официально я все еще оставался в списке пассажиров. Только я и брат знали о том, что я останусь с мамой.

- Во время президентской кампании вы избегали высказываний о смоленской катастрофе. Будет ли так и дальше?

- Я не хотел, чтобы смерть самых близких для меня людей стала главной темой предвыборной кампании. Однако, совершенно очевидно, что польское государство не может оставить эту небывалую трагедию без внимания. Я сделаю все, чтобы выяснить причины катастрофы правительственного самолета. Это сейчас для меня самое важное и с личной, и с политической точки зрения.

Я буду добиваться того, чтобы привлечь тех, кто мог быть виновным в этой катастрофе, не только к юридической, но также к политической и моральной ответственности. Определение лиц, ответственных за смоленскую катастрофу в политическом аспекте, не требует проведения следствия. Но их имена нужно назвать в соответствующий момент и таким образом, чтобы об этом услышала вся Польша и весь мир.