Помните, как Ницше говорил о преодолении сострадания как идеале индивидуального человека?

Но вряд ли он мог представить, какой вид это стремление примет в современном массовом обществе!

Что делает современный человек, живущий в больших городах? Он ежедневно и ежеминутно преодолевает естественное сострадание, возникающее в нем, когда он сталкивается с той или иной жизненной ситуацией.

Произошла где-то катастрофа – преодолевай сострадание. Не смотри и не думай! Режут твоего соседа – преодолевай сострадание, не думай, пусть режут. Видишь нищего на тротуаре – возникает жалось, но ничего – преодолей сострадание, забудь о нем… Я бы назвал все это «общественным терроризмом». Взрывы в метро – ничто перед тем, что делает с людьми большой город.

И таких «преодолеваний сострадания» полно в каждом крупном городе. Люди то и дело вынуждены преодолевать в себе что-то, потому что не могут сострадать всем и везде.

Это естественная «экономия сострадания», однако, приводит к очерствению. (А я добавил еще другое – к очертению). Человек словно убивает в душе своей нерв, – как при зубной боли. Допустим, это снимает острую боль, но как и при зубной боли, болеть начинают уже клетки. Начинает воспаляться душа человека. И отсюда – взрыв агрессии в человеке, потому что агрессией человек преодолевает в себе боль.

Отсюда рост душевных заболеваний: ибо встречаясь на каждом шагу с болью, мы сами рано или поздно заболеваем, не замечая того сами. Убийство нищих – это крайняя форма реакции на них. Это стремление преодолеть в себе то, что естественно для каждого. Но дело ведь не ограничивается одними нищими – мы приносим агрессию и антисострадание себе домой, и вот уже мать, ударившая своего ребенка, спрашивает себе с ужасом: «Да что это я сделала!». А все объясняется между тем просто: убив нерв, мы становимся бесчувственными во всем. Человек устроен так, что он реагирует либо на все, либо ни на что не реагирует. Если женщина, предположим, работает, в педагогических заведениях и кричит там на детей, то она обязательно будет кричать и на своего сына.

Это оборачивается рано или поздно убийством и сострадания к самому себе. Но самое ужасное, что это обернуться также не просто развитием равнодушия к миру, но злокачественными формами вампиризма – вы будете уже получать удовольствие от того, что кому-то плохо.

В последние годы в крупных российских городах распространились случаи, когда… люди специально приезжают посмотреть, как происходит катастрофа. Кажется дикостью, но я все вспоминаю дочь одной известной актрисы, которая любила посмотреть, как кто-то выбрасывается из окна. Чиновники разного рода, которые присутствуют при катастрофах (от спасателей до ментов) тоже вынуждено приобретают черты вампиризма.

Это называется «я люблю смотреть, как умирают дети». Особенно много таких людей среди спасателей, милиционеров, спецназовцев, и, как ни странно… медиков. Медики, ежедневно работая в море страдания людей, потребляют это страдание. Хотя при этом у них на лице неизбежно сострадательная гримаса. Это порождает чудовищ – вампиров с сострадательными глазами. То же самое мы видим среди учителей, которые потребляют детскую энергию, а она из них льется почти ведрами, как клейкая жидкость из алоэ. Я вообще считаю нашу школу и российскую педагогику глумлением над человеком.

Распространившиеся в последнее время теракты и катастрофы породили уже общественную аллергию на сострадание.

В каком-то смысле все мы живем в катастрофе. Если раньше пострадавшие в результате катастроф вызывали сочувствие, причем выражаемое в глупых формах, – например, в виде дарения игрушек или потакания иждивенческим настроениям тех, кто пострадал в катастрофах, – то теперь такое сострадание сменилось на свою противоположность. Впрочем, артефакты его остались – в форме тех же игрушек, непонятно для какой цели дарящиеся, но это уже приобрело откровенно фарсовый и издевательский вид. Потому что дарят с целью побыстрее отделаться от человека, который пострадал в катастрофе, – лучше всего этим опытом лицемерия овладели москвичи: вам сначала дарят, а потом в морду дают. Сейчас в пострадавших в результате катастроф видят жертв. В самом широком смысле этого слова – общественном. Им уже не столько оказывают помощь, сколько коллективно добивают. Подобно тому, как не поступивший в университет и сделавшийся лимитчиком является в глазах общества неудачником, так и жертва катастрофы тоже – неудачник. Он «сам виноват в том, что с ним случилось».

Катастрофа или жизненное бедствие делает на этих людях надрез, а другие увеличивают этот надрез: они все больше расширяют ранку – под видом заботы о ней – пока не вонзаются в нее вдруг клыками.

Мы имеем самое ужасное, что может быть в нашем антигуманном обществе: общественное добивание жертв каких-то происшествий. Мы объявляем бывших заложников уже «соучастниками террористов». Мы видим в пострадавших потенциальных похитителей наших государственных средств и внимания. Мы испытываем к ним брезгливость. Наконец, мы просто начинаем использовать ресурс катастроф в своих целях, – увеличивая бюджет военных организаций, постоянно транслируя все это по телевидению. Мы делаем из них картинку. Иначе, как коллективной формой людоедства это назвать невозможно. Опыт учит, что по тому, по ком ударили один раз, будут бить еще много, много раз. И я думаю, этот «катастрофизм» со временем может превратиться в стратегию российского государства. Это может отразится на работе всех спасательных, медицинских, а также контртеррористических служб, которые не столько спасать будут людей, сколько добивать их.

Мы хорошо знаем, как работают наши контртеррористические структуры – они один за другим совершают «контртеррористические акты», которые впору приравнивать к террористическим (ибо в них гибнет куда больше людей, чем в результате самих терактов). Но кто-нибудь задумывается о том, как работают наши спасательные службы, наши врачи? Приглядитесь к ним повнимательнее, и вы увидите много странного…

Людоед, который сидит в Кремле и крутит пластинки, надел на себя сострадательную маску врача Рошаля.

Андрей Новиков