За чем очередь в Чечне?
Невзирая на «синдром 23 марта» — 96-процентный референдум и Конституцию подавляющего большинства, в Чечне продолжается ее обычная жизнь зоны, свободной от прав человека: «зачистки», подрывы, внесудебные расправы, похищения людей с последующим их исчезновением, поиски тайных захоронений: а вдруг там — «мой»?..
«Но ведь меньше, чем ДО ТОГО», — замечают рупоры власти. Да, меньше, — надо констатировать: похитили не 125, как в этот же период предыдущего года, а 124 человека. Спасибо?..
Хвост за спра-ведливостью
Начинается урус-мартановское утро. Кто-то куда-то спешит, суета на центральном пятачке у районной администрации, все, куда падает глаз, изрыто блокпостами и бетонными заграждениями — это главу района Ширвани Ясаева тут принято охранять с размахом, как Путина. Сбоку — группка женщин, которая никуда не торопится. Ясаев может их наблюдать каждое утро прямо из окна своего кабинета. Женщины переминаются, поеживаются, судачат, многие лица знакомые. Это — матери бесследно исчезнувших сыновей, а райцентр Урус-Мартан в сегодняшней Чечне — «Бермудский треугольник». Люди тут пропадают после встреч с военными куда чаще, чем в других районах, и урус-мартановские осиротевшие матери даже зарегистрировали «Общество жертв войны». Ситуация такова, что почти каждая урус-мартановская ночь приводит в общество, возглавляемое Зайнап Джанбековой, тоже матерью похищенного мальчика, все новых членов — это неизвестные в камуфляже кого-то куда-то опять увели...
С пятачка у администрации мы перемещаемся в дом по соседству. Глава Ясаев не переносит, когда собираются под его окнами, может вызвать тех, кто расстреливает, — неподалеку расположилась Дивизия особого назначения — ДОН-100 (МВД РФ). Толпа удаляется, по дороге обрастая, как праздничное шествие.
...Пятидесятилетний Лом-Али Мешаев рассказывает о брате — Леоме Мишаеве (так по-разному когда-то в казахской ссылке записали их, родных братьев). Леоме было 52 года — в ночь с 16-го на 17 декабря прошлого года. «Залетели к нам на улицу Свободы, — рассказывает Лом-Али, — в камуфляжах и масках, с постели его подняли, без носков, не дали одеться, сказали: «Тебе не надо». Жену свалили с ног и избили, потому что кричала... А как же не кричать? Уводят — и кланяться вслед?.. В шесть утра я уже был у начальника милиции. К девяти он мне сказал: «Ничего сделать не могу». А что это означало, не объяснил. С тех пор — никаких известий, обращался всюду... У брата был туберкулез. Если держать его босым, то он не годный к жизни..».
Лом-Али вытирает глаза, но его уже оттесняют от стола. Толпа заметно прибывает. Стол, за которым я сижу и записываю, при каких обстоятельствах кого бесследно забирали, медленно надвигается на меня... Но кто я? Ведь не прокурор. Не следователь. Почему люди идут и идут?..
Однако времени на размышления нет. «Меня, меня запишите! — кричит женщина, продираясь вперед. Платок сбился, щеки алые от борьбы за место впереди. — Мы остались тут абсолютно беззащитными! В наше время лучше с оружием попасться — их отпускают, если добровольно сдал... А наших хватают!»
Женщину оттесняют. Люди накрепко смыкают ряды у стола, будто тут раздают золото.
...Абдул-Карим Макаев — красивый старик. Ему уже за шестьдесят, но он тоже плачет. «Сына единственного забрали — Рустама, 77-го года рождения. Прямо из дома — с улицы Больничной, 71. Ни в боях, ни в ваххабитах не участвовал. Мы его как единственного очень берегли, да он и сам ради нас берегся. Жили в одном доме. Залетели в масках. Я вышел. «В чем дело? Я — хозяин». Они: «Молчать. Проверка паспортов». А я: «Какая проверка? Два часа ночи. Третий... Утром приходите». Они еще раз: «Молчи». И забрали Рустама с постели. Только в носках и галоши дали одеть. Я всюду запросы отправил. Все ответили: «Нет такого». Я Путину бандероль в 200 граммов послал, со всеми документами, чтобы разобрался... Никто не ответил. Что мне делать? За четыре месяца тридцать трупов опознавал. Как услышу, что нашли где-то захоронение, так сразу туда. Увижу — так неделю и чаю выпить не могу... За что?».
...Наконец женщина прорывается: «Вам там ближе стучаться в окошко! Постучите ИМ! За нас!».
И напирающая толпа опять откидывает ее назад. Седые волосы вырвались из-под платка и мешают ей говорить... Минута — и ее снова не видно за другими...
...«Что сделал мой сын, что надо так засекретить его местонахождение? Я — Ибрагимов Умтаж Супьянович, с улицы Безымянной, 26. Слышу ночью: вырвали дверь, встал. Вошли пятеро. Трое в масках, двое с открытыми лицами. Наставили на меня автоматы. Живем мы во времянке, дом уничтожен прямым попаданием, все сгорело... «Документы!». Но их даже и не проверили. Я спросил: «Хоть какой ваш род войск?». Они только ткнули мне автомат под ребра и сказали: «Сейчас ты перестанешь спрашивать!». А потом вывели сына Ризвана, он — 77-го года рождения, и на этом конец. В нашей урус-мартановской комендатуре сказали: «Если нам надо будет, узнаешь, где он. А будешь искать, пристрелим». Мы в каком государстве живем?»
И Умтаж тоже плачет. Уже столько отцовских слез за войну видела, что ответных слез нет, это так противоестественно, что мужчины плачут больше, чем женщины...
...Наконец она прорывается. Зовут ее Бихана Ахильгова, с той же улицы Безымянной. У нее — тот же сценарий, что у остальных. В ночь с 7-го на 8 января в их дом № 56 ворвались неизвестно кто — «но из ваших, русских».
— А почему вы так думаете?
— Говорили чисто по-вашему, — отвечает Бихана. И я вижу в ее паспорте, который она мне сунула в руки, что мы — одногодки. Становится стыдно: она выглядит, будто моя бабушка.
Дальше Бихана вкладывает мне в руки фотографию. На ней — просто ребенок, дите...
— Сколько же ему?
— 86-го года. Мой сын. Его забирал отряд в тридцать человек... Приехали на «Урале» и БТРе. Сначала потребовали выдать оружие, станцию, рацию, чего в нашем доме никогда не было. В семье у нас — восемь человек. Военные подходили к каждому, светили в лицо фонариком... Когда очередь дошла до Лом-Али, они сказали ему встать с постели. Я поняла, его сейчас уведут. Спросила: «В чем подозревают моего сына? К кому мне обращаться?». Но мне никто уже не отвечал. Так и увели...
Бихана не плачет, как отцы-мужчины вокруг, — война все перевернула с ног на голову. А только все повторяет: «Убедительно прошу... Пожалуйста... Установите местонахождение моего ребенка! Его возраст — поймите же! — не позволяет ему заниматься противозаконными действиями!».
...«Я — не мать, я — тетя. Марет Мачаева. Просто его, племянника моего, забрали с моего адреса, переулок Ломоносова, 14... Остальное написано в заявлении... Не буду задерживать себя и других, мы все тут в равном положении... Уже нет времени рассказывать, выгляните в окно, посмотрите, что там творится…» — Марет уходит, продираясь сквозь толпу, и пуговицы пальто трещат, встречаясь с пуговицами тех, кто еще не смог добраться до стола.
Но я не смотрю в окно, потому что не понимаю, зачем. Если там — военные, то надо спешить... И поэтому читаю заявление, оно — от Райшат Шахабовой: «С осени 1999 года, т.е. с начала второй военной кампании, моя семья выехала в Ингушетию. После вхождения федеральных сил в Урус-Мартан мы вернулись, но так как наш дом был полностью разрушен, поехали опять в Ингушетию. Летом 2002 года мои сыновья — Хураев Адам Супьянович и Хураев Арби Супьянович, 1978 года рождения (близнецы), подали документы в паспортно-визовую службу Урус-Мартановского района для получения паспортов нового образца — как положено. В ноябре 2002 года нам сообщили, что паспорта готовы и они должны за ними явиться. Для этой цели мои сыновья, и я вместе с ними, 22 ноября 2002 года приехали в Урус-Мартан. На второй день, 23 ноября, в десять вечера, сотрудники российских силовых структур района ворвались в дом № 14 по пер. Ломоносова, где мы остановились у моей золовки, так как наш дом не пригоден для проживания, и увели моего сына Адама. Причину задержания военные не объяснили. Увели его почти раздетого...».
— Дочитали? — уже откуда-то издалека раздается голос тети Марет. — Помогите!
И я наконец смотрю в окно — потому что мне кажется, Марет кричит откуда-то оттуда. Комната, где стол, — на втором этаже двухэтажного дома со скрипучей деревянной лестницей. И за окном теперь — очередь. Люди выстроились друг за другом, в их руках — бумаги и фотографии. Все они — члены семей похищенных в Урус-Мартане. Хвост отходит от моего стола, кружит в двух соседних комнатах, спускается по лестнице и выбирается на улицу...
— Надеяться нам не на что, — объясняет Зайнап Джанбекова. — Все инстанции, которые мы можем, исходили. Ради нескольких строчек в газете и фотографии своих близких люди сюда и пришли... Последняя надежда для многих — думать, что хоть что-то движется...
Я — в шоке. Я понимаю, до какой степени тут нет никакой власти, кроме той, что запрятана за маски и камуфляжи. И люди готовы стоять в этой очереди всего лишь к журналисту... В стране, набитой прокурорами, чиновниками, вертикалями и всем прочим, — ни президент Путин и никто иной из тех, кто действует от его имени, не управляет главным: порядком и жизнями людскими. Да, президент поменял олигархов при себе. Еще он читает кем-то написанные ладные речи, и временами это выглядит прилично. Но над военной анархией в Чечне он совершенно не властен. Невзирая на всяческие референдумы. И миллионы, вкачиваемые в «зону антитеррористической операции». И прикормленных чиновников. И силовых министров с правами и возможностями — когда шире не бывает...
И так — четвертый год подряд…
...15 АПРЕЛЯ. Из села Рошни-Чу Урус-Мартановского района в неизвестном направлении увезены военными трое пастухов: братья Умаровы и Валид Исаков...
...16 АПРЕЛЯ. Возле Ханкалы, военной базы, найдены взорванные трупы трех подростков, восьмиклассников 8-й грозненской школы…
...17 АПРЕЛЯ. В селении Гехи-Чу Урус-Мартановского района расстрелян Арби Хамагомадов. Это было около одиннадцати утра. Военные были в масках и подъехали к дому на двух «УАЗах» без номеров…
Новая Газета
