- Вылезай солдат.

Чеченец спустил в яму деревянную лестницу, и она заскрипела под тяжестью тела. Выбраться из этой ямы, высотой в два человеческих роста, без лестницы было практически невозможно. Сверху её накрывала крышка из сбитых горбылей с металлической ручкой.  Сначала над ямой показались грязные руки с чёрными ногтями, потом голова солдата со спутанными русыми волосами, а потом и вся его скукоженная фигура.

Ступив на землю, солдат грустно поплёлся за идущим впереди него конвойным, изредка бросая косые взгляды на окружающую местность. Аул располагался на склоне горы, ниже зеленела крохотная долина, используемая для земледелия. Старинные постройки, мимо которых они шли, были выстроены из одних камней, без всякого цемента. <Нет, не может быть, - подумал ещё солдат, - наверно у них мало цемента и они его использовали только изнутри. Или у них там глина, или мох...>. Он мыслил российскими категориями.

Мха тут не было и в помине, как, впрочем, и глины, а соединительный материал выветрился от времени. Впрочем, солдату было не до архитектуры, его вели на допрос, и от страха, голода и холода, тело его дрожало. Он сидел в яме уже вторые сутки без пищи и не ожидал ничего хорошего. Их группу выбросили на склоне горы, и уже через несколько часов они попали в засаду; видно чеченцы засекли их появление.

Операция началась ранним-ранним утром, рассчитывали, что если боевики и услышат урчание вертолёта, то пока проснуться, пока поймут в чём дело, пока соберутся и начнут преследовать, пройдёт немало времени и они успеют замести следы. Задержались из-за двух салаг, один из которых повредил себе ногу при приземлении, а другой не мог быстро идти с полной выкладкой.

И кто их только прислал в Чечню? Первый имел лёгкую степень дебиллизма, а у второго нашли шумы в сердце, и он всё время отставал на кроссах. Наверное, выловили также, как и самого солдата, на улице, хотя нет, дебил был родом из какого-то села Кировской области. <Небось сам в армию напросился>, - подумал солдат ещё в первый раз, когда увидел его. А что в селе делать? Только пить, да драться, а в армии хоть мир посмотреть можно. <Вот и посмотрели!>.

Они попали в засаду через час. Думали пройти по горному склону, затаиться и ждать, когда про шум вертолёта забудут, всё разведать, выяснить расположение моджахедов, их связи и контакты, а потом разнести всё в клочья «к чёртовой матери». Вот и разнесли: не спят они что ли? Значит были дозоры и сотовые телефоны, если через час их уже ждали. Сначала подавили огнём, уложили на землю, а потом взяли, как куропаток.

Старшего лейтенанта - командира группы - убили сразу, убили дебила, который заметался и бросился вперёд на невидимых духов, несколько человек ранили, остальные... да что говорить... Солдат паниковал, предчувствуя, что его ожидает. Он не знал, как себя вести. Ночами в казарме он не раз прокручивал в уме подобную ситуацию. Выходило или по-детски, наивно, типа <я больше не буду>, или ... мысли путались.

Противоречивые рассказы сослуживцев сбивали с толку: одни угрюмо советовали не лебезить и умереть, как подобает настоящим пацанам, другие рассказывали, что к солдатам-срочникам боевики относятся лучше, чем к офицерам или контрактникам - мол подневольные -, и, иногда, подолгу держат в заложниках для обмена и работы. Кроме того, если не убьют, то есть шанс сбежать. Как сбежать, куда сбежать - непонятно. Но пока живёшь, всегда есть надежда.

Солдат плёлся сзади чеченца, вооружённого одним кинжалом, но у него даже не возникало и мысли напасть сзади, попытаться бежать прямо сейчас, настолько он был оглушён происходящим, обессилен более чем суточным голоданием и ослеплён непривычным для глаз обилием света. Ни одного человека не встретилось им по пути. Они остановились у длинного, одноэтажного, похожего на каменный сарай строения.

- Садись, - скомандовал конвойный, и солдат покорно присел на какое-то бревно. Конвойный зашёл в помещение, солдат остался на улице один, но и теперь ему тоже не пришла в голову мысль о побеге. Его занимало что говорить... .

Дверь приоткрылась, и через неё вышел в сопровождении двух конвойных лейтенант, помощник командира группы. Он был цел и невредим, только очень сутулился, и, бросив на солдата быстрый взгляд, коротко отрубил.

- Прощай, Емельянов. Солдат очумело уставился на него, когда, словно сквозь пелену, услышал:

- Заходи, солдат.

Он с натугой поднялся на ноги и шагнул в дверной проём. Пройдя через полутёмные сени, он оказался в просторной комнате с земляным полом и двумя небольшими оконцами, через которые проникало достаточно света, чтобы увидеть большой самодельный деревянный стол с лавками, уставленный нехитрой едой, за которым сидело несколько бородатых мужчин в национальной одежде, за ними, на стене был прикреплен зелёный флаг с горизонтальными красной и белой полосами.

- Садись, солдат, поешь, - сказал старший. - Салман, дай ему что нибудь. Конвойный быстро бросил в миску несколько кусков хлебной лепёшки, отрезал кусок сыра и налил полную кружку молока. Пока солдат, давясь, ел, присутствующие неспешно переговаривались на своём языке и изредка посматривали на него.

< 

Накормили - это добрый знак, значит не будут убивать... Какой смысл тогда кормить, переводить продукты?>, - подумал солдат. Он уже давно не ел такой вкусной еды, разве что когда <конфисковывали> продукты у сельских жителей. В столовке давали, в основном, просроченные консервы, да каши с макаронами. Лучше всего кормились на заданиях, когда выписывали сухим пайком. А дальше чем разживёшься?

Он не наелся, хотелось ещё, но просить побоялся, только вытер рукою рот и сказал, спасибо, но ему никто не ответил.

- Я буду спрашивать, ты будешь отвечать, он будет записывать, - без всяких вступлений произнёс старший.
- Как зовут?
- Емельянов Егор.
- Где и когда родился?
- 19 июля 1984 года в Смоленске.
- Как зовут родителей?
- Маму Валентина Ивановна, а отца Тимофей Петрович, только он с нами не живет.
- Адрес, телефон.
- Проспект Гагарина, дом 146, квартира 17, телефон 24-55-67.

<Наверняка менять будут>, - с радостью подумал солдат.

- Чем мать занимается?
- Она бухгалтер на книжной базе.
- Небось много книг дома?
- Много.
- Читал?
- Читал.
- Один у матери?
- Нет, ещё сестра есть, но она в школе учится.
- Что до армии делал?
- Учился в политехническом институте на компьютерщика.
- В Чечню сам попросился?
- Да вы что, я и в армию-то идти не хотел, прямо на улице выловили. А у матери денег «отмазать» не было.
- И сколько в Смоленске на «отмазку» сейчас берут?
- Сейчас не знаю, а полтора года назад четыре-пять тысяч баксов просили, как договоришься, если ещё подход найдёшь.

Солдат ещё не понимал, к чему склонялся разговор, но его миролюбивое начало обнадёживало.

- Где до Чечни служил?
- Сначала на Урале, под Челябинском, потом под Воронежем, а потом вот сюда перебросили.
- Заявление заставили написать?
- Ага.
- А что ж ты не отказался, если не хотел воевать?
- Так избивают, а потом ещё в тюрьму посадят.
- Испугался, значит, тюрьмы, а быть убитым не испугался?
- Кому ж хочется, чтоб били. Скольких ребят после такой <учёбы> из армии по инвалидности комиссовали.
- Значит дальняя смерть милее близкой экзекуции?!

Солдат промолчал.

- Ну, и за какие принципы ты воюешь?
- Какие там принципы... Заставляют, вот и воюем.
- А другие-то есть, которые с принципами?
- Есть, - глухо ответил солдат.
- Ну, и что у них за принципы?

Солдату не хотелось отвечать на этот вопрос, но не отвечать он не мог.

- Да что ж, Вы сами не знаете?!
- Ну, ты всё же скажи.
- Но Вы не обижайтесь только, я Вам не свои слова, я Вам чужие мысли передаю. Ну, говорят, что надо от духов русскую землю очистить; отомстить за погибших; своё вернуть, что раньше у нас отобрали; чтоб одна нация жила на своей территории без иноверцев...

- Всё так говоришь, а знаешь, когда Россия образовалась?
- Кажется в 9 или 10 веке... Киевская Русь, потом в 12-13 веках русские княжества появились.
- А до этого?
- Ну, разные там племена были: русичи, поляне, кривичи, древляне... А когда не знаю...
- А о чеченцах первые воспоминания в 7 веке появились. Это между прочим в вашем Энциклопедическом словаре написано, довоенном, 1983 года. Сейчас уж небось выбросили или переменили...
- Я не знал.
- Это я к тому кто на чьей земле находится.

Чеченцы, что-то бурно обсудили между собой, потом старший спросил:

- В наших стрелял?
- Стрелял, - честно признался солдат.
- Сколько убил?
- Я не знаю, может никого не убил. Я специально в людей не стрелял, только когда отстреливались или когда по предполагаемому противнику, а так, чтобы конкретно - нет.
- Над пленными издевался?
- Нет, что Вы, мы к пленным отношения не имели, мы десантники, пленными у нас спецслужбы занимаются.
- Мирное население грабил?

Солдат опустил голову и понуро выдавил:

- Конфисковывали.
- Чего ж вас плохо кормят-то?
- Если б по полной программе продукты выдавали, то можно было бы жить, а так половину разворовывают.
- Да, голодный солдат - плохой солдат. Значит, конкретно никого не убивал.

Солдат одобрительно закивал.

- Ну, а как другие невинных людей убивают доводилось видеть.

Солдат проглотил слюну и снова закивал.

- Ну, что язык проглотил? Видел или нет?
- Видел, - глухо выдавил солдат.
- Что ж не остановил? Или это по-христиански беззащитных убивать?
- Меня б не так поняли.
- Вот и меня не так поймут, если я тебя в живых оставлю, - заключил старший.

Солдат похолодел. Казалось бы всё шло так хорошо, и вот - на тебе... Надо было что-то делать, но голова совершенно не работала, к сердцу подступила неприятная тошнота. Чеченцы переговаривались между собой, что-то жевали, и, казалось, совсем забыли о нём, но между тем каждой клеточкой он чувствовал свою неразрывную связь с ними и интуитивно пытался уловить в интонациях их речи благоприятный для себя исход.

- Садись, пиши письмо матери, - неожиданно сказал старший.
- А о чём писать? - с недоумением и надеждой спросил солдат.
- Пиши о чём хочешь. Полчаса тебе даю.

Ему передали лист бумаги и ручку.

- А Вы меня обменивать будете? - робко спросил солдат.
- И рад бы, нам своих людей жальче, да ваши даже офицеров не меняют, делают вид, что нет у нас никаких пленных.

Последние его слова заглушил одиночный выстрел. Солдат вздрогнул и инстинктивно сжался. <Лейтенант>, - понял он.

- Но я же сам видел по телевизору пленных, которых обменяли.
- Вспомнил. Это при Ельцине было, он любил из себя фигуру изобразить, а
теперь всё молчком, да тишком. Пиши парень, твоё время идёт.

Тут уж солдат всем нутром своим ощутил, что ничего хорошего ждать не приходится, почувствовал, что не сможет больше унижаться перед этими людьми. Он слышал, что некоторые принимали в Ислам, и за это им сохраняли жизнь, но всё его существо противилось предложить чеченцам эту «сделку», а сами они не намекали. Как-то неожиданно всплыл в памяти фильм <Восхождение> по повести Василя Быкова <Сотников>, которую они проходили в школе.

Нина Сергеевна, литераторша, разбирала тогда образы Рыбака и Сотникова, попавших в плен к немцам. Рыбак решил начать сотрудничать, чтобы в конце концов убежать, а Сотников не стал. И первое, что велели немцы Рыбаку, - это при всё честном народе повесить своих же. Вот и эти прикажут расстрелять или, ещё хуже, зарезать своих, что тогда?! И в душе его, неожиданно для него самого, стала вырастать смелость.

Исчезла неопределённость, а с ней и панический страх. У него не было зла или обиды на этих людей, он даже был благодарен им за то, что они не издевались и не унижали его. Он оказался слишком слабым в этом жестоком мире, попал в дурацкое время в дурацкое место, и будет растёрт, как зерно между двумя жерновами. Сейчас уже было поздно сопротивляться судьбе.

Начинать бороться нужно было раньше. Когда? В школе? Когда трое его одноклассников, слегка подвыпив, лупили одного еврейчика из соседней школы, приговаривая, что тому давно пора убираться из России, а он, Егор, не вступился, хотя и было жалко парня. Ему тоже не нравились носатые, да потом по телевизору показывали олигархов, через одного - евреи. Меньше одного процента населения, а половину богатств себе прибрали.

Тогда он даже был согласен с теми, кто говорил, что Гитлер всё правильно делал. Потом «чеченцев» показывали, как они русских убивают, пальцы у детей отстреливают, головы пленным отрезают. Тогда один мужик, чей-то знакомый, который им тренировки в ФСБэшном зале устраивал, повёл их бить национал-большевиков, стоявших с антивоенными плакатами. Там он нескольких своих знакомых увидел, хороших ребят, но увлечённый энергией толпы, не остановился, и так же, как все, махал кулаками и цепями. И в армии он не сопротивлялся дедам, даже тем, которые были физически слабее его, потому что последующая расплата была известна.

Получалось, что всё время какой-то дамоклов меч висел над ним. А вот теперь он вдруг почувствовал отсутствие этого меча. Он начал воспринимать действительность без ложных иллюзий, и, не видя выхода, решил принять свою судьбу достойно. Он взял ручку и принялся писать. <Дорогие мамочка и Иришка! Я знаю, что со мной произойдёт очень скоро. Не знаю, дойдёт ли это письмо, до вас, но скорее всего это моя последняя возможность сказать, как я вас люблю.

Спасибо, мам, что ты родила меня, ты не виновата, что твоему сыну выпало жить в такое дурацкое время. Впрочем, мы сами созидатели своей жизни, и в первую очередь надо спрашивать с себя. Больше всего я сейчас жалею, что молчал там, где надо было кричать и драться, что мало уделял тебе внимания, совсем почти не дарил цветов - разве что по праздникам. Ничего я хорошего в этой жизни не сделал, любви настоящей не было, даже ребёнка не родил.

Если Иришка когда-нибудь родит сына, пусть назовёт его моим именем и никогда не пускает на войну. Мам, скажи Нинке из соседнего подъезда, с которой я до армии гулял, чтоб писем мне больше не писала и не ждала. И пусть выходит замуж за любого, только не за военного. Военные не должны иметь детей. Мам, все мои вещи и спортивные принадлежности отдай Серёжке, когда он придёт из армии, надеюсь живой. Мам, не голосуй больше за этих козлов и не верь той лапше, которую они нам на уши вешают.

Все нормальные люди - одинаковые, никто не хочет войны, кроме сволочей и идиотов. Жаль, что я ухожу из этого мира неудовлетворённым и озлобленным. Я теперь ясно понял, какая хорошая жизнь была бы на Земле, если бы все относились друг к другу с любовью, как к самым близким. Доживут ли люди до такого времени? Я не знаю, как бы я выстроил свою жизнь, если бы вдруг произошло чудо, но во всяком случае не так бы, как теперь.

Но чудеса бывают только в сказках и в кино. Мам, ты ещё молодая и красивая, тебе всего сорок. Выходи замуж за какого-нибудь хорошего человека и роди ещё детей. Жизнь должна продолжаться, нельзя дать этим хищникам утопить нас в крови и ненависти друг к другу. Я не знаю, что ещё писать, так много хочется сказать, а слова не идут, потому что главное я сказал, а повторяться не хочется.

Иришка, слушайся маму, заботься о ней, больше думай своей головой, смотри, анализируй и делай выводы. Больше верь делам, чем словам. Я тебя иногда больно шлёпал - прости дурака. Вообще у всех прощения прошу: и у еврейчика, за которого не вступился, и у нацболов, которые всё правильно говорили, и у чеченцев, к которым мы непрошенными гостями в дом влезли, и разбой устроили... Могилу мою не ищите. Просто положите в пустой гроб какие-нибудь мои шмотки, насыпьте холмик и считайте, что я там.

Всё ведь в этом мире относительно. Прощайте, мои дорогие, у меня ещё есть пять минут времени, но писать больше не могу, нет душевных сил. Слёзы текут, а я не хочу, чтоб чеченцы их видели, подумают ещё, что это я от слабости, а я в эти минуты наоборот сильнее, чем всегда, какая-то храбрость в сердце родилась. Просто обидно, что только Человеком становишься, а тут тебе и конец.  Обидно будет, если письмо это к вам не дойдёт и вы не узнаете, про мои последние минуты и каким я стал. Но вроде бы эти чеченцы - серьёзные люди, тем более сами предложили написать. Адрес ваш я им дал. Целую и обнимаю, ваш сын и брат Егор>.

Егор положил ручку и протянул лист чеченцу:

- Только Вы обязательно пошлите, пусть это будет, как моё последнее желание.
- Я тебе обещаю, солдат, но сам понимаешь - война. Сегодня тебя не станет, завтра - меня. На всё воля Аллаха. Ещё кушать хочешь?

Егор отрицательно замотал головой.

- Ну, прощай солдат, иди.

Егор ещё раз взглянул на письмо, и, повернувшись, шагнул вслед за конвоиром в полутёмный проём дверей.

«К»

07.27.2005

КЦ