(Правдоподобный рассказ)

А. Гаджиев, сотрудник газеты «Начихать вам на головы!», человек обрюзглый, сырой и тусклый, стоял посреди своего кабинета и любовно поглядывал на потолок, где торчал крючок, приспособленный для лампы. В руках у него болталась веревка.

«Выдержит или не выдержит? - думал он. - Оборвется, чего доброго, и крючком по голове... Жизнь анафемская! Даже повеситься путем негде!»

Не знаю, чем кончились бы размышления безумца, если бы не отворилась дверь и не вошел в кабинет приятель А.Гаджиева, Х.Камалов, сотрудник газеты «Иуда предатель», живой, веселый, розовый.

- Здорово, Леха! - начал он, садясь. - Я за тобой... Едем! В Первой Махачкале покушение на убийство, строк на тридцать... Какая-то шельма резала и не дорезала. Резал бы уж на целых сто строк, подлец! Часто, брат, я думаю и даже хочу об этом писать: если бы человечество было гуманно и знало, как нам жрать хочется, то оно вешалось бы, горело и судилось во сто раз чаще. Ба! Это что такое? - развел он руками, увидев веревку. - Уж не вешаться ли вздумал?

- Да, брат... - вздохнул А.Гаджиев. - Шабаш... прощай! Опротивела жизнь! Пора уж...

- Ну, не идиотство ли? Чем же могла тебе жизнь опротиветь?

- Да так, всем... Туман какой-то кругом, неопределенность...

безызвестность... писать не о чем. От одной мысли можно десять раз повеситься: кругом друг друга едят, грабят, топят, друг другу в морды плюют, а писать не о чем! Жизнь кипит, трещит, шипит, а писать не о чем! Дуализм проклятый какой-то...

- Как же не о чем писать? Будь у тебя десять рук, и на все бы десять работы хватило.

- Нет, не о чем писать! Кончена моя жизнь! Ну, о чем прикажешь писать? О кассирах писали, об аптеках писали, про восточный вопрос писали... до того писали, что всё перепутали и ни черта в этом вопросе не поймешь. Писали о неверии, тещах, о юбилеях, о пожарах, женских шляпках, падении нравов, ... Всю вселенную перебрали, и ничего не осталось, кроме Амирова и Муху. Ты вот сейчас про убийство говоришь: человека зарезали... Эка невидаль! Я знаю такое убийство, что человека повесили, зарезали, керосином облили и сожгли - всё это сразу, и то я молчу. Наплевать мне! Всё это уже было, и ничего тут нет необыкновенного. Допустим, что ты двести миллионов из бюджета украл или что Госсовет с двух концов поджег, - наплевать и на это! Всё это обыкновенно, и писали уж об этом. Прощай!

- Не понимаю! Такая масса вопросов... такое разнообразие явлений! В собаку камень бросишь, а в вопрос или явление попадешь...

- Ничего не стоят ни вопросы, ни явления... Например, вот я вешаюсь сейчас... По-твоему, это вопрос, событие; а по-моему, пять строк в разделе «О разном» - и больше ничего. И писать незачем. Околевали, околевают и будут околевать - ничего тут нет нового... Все эти, брат, разнообразия, кипения, шипения очень уж однообразны... И самому писать тошно, да и читателя жалко: за что его, бедного, в меланхолию вгонять?

А.Гаджиев вздохнул, покачал головой и горько улыбнулся.

- А вот если бы, - сказал он, - случилось что-нибудь особенное, этакое, знаешь, зашибательное, что-нибудь мерзейшее, распереподлое, такое, чтоб черти с перепугу передохли, ну, тогда ожил бы я! Прошла бы земля сквозь хвост кометы, что ли, Буш бы в магометанскую веру перешел, или моджахеды Калугу приступом взяли бы... или, знаешь, Чалилова в президенты произвели бы... одним словом, что-нибудь зажигательное, отчаянное, - ах, как бы я зажил тогда!

- Любишь ты широко глядеть, а ты попробуй помельче плавать. Вглядись в былинку, в песчинку, в щелочку... всюду жизнь, драма, трагедия! В каждом чурбане из министерства, в каждой свинье с площади - драма!

- Благо у тебя натура такая, что ты и про выеденное яйцо можешь писать, а я... нет!

- А что ж? - окрысился Камалов. - Чем, по-твоему, плохо выеденное яйцо? Масса вопросов! Во-первых, когда ты видишь перед собой выеденное яйцо, тебя охватывает негодование, ты возмущен!! Яйцо, предназначенное природою для воспроизведения жизни индивидуума... понимаешь! жизни!.. жизни, которая в свою очередь дала бы жизнь целому поколению, а это поколение тысячам будущих поколений, вдруг съедено, стало жертвою чревоугодия, прихоти! Это яйцо дало бы курицу, курица в течение всей своей жизни снесла бы тысячу яиц... - вот тебе, как на ладони, подрыв экономического строя, заедание будущего!

Во-вторых, глядя на выеденное яйцо, ты радуешься: если яйцо съедено, то, значит, в Дагестане хорошо питаются... В-третьих, тебе приходит на мысль, что яичной скорлупой удобряют землю, и ты советуешь читателю дорожить отбросами. В-четвертых, выеденное яйцо наводит тебя на мысль о бренности всего земного: жило и нет его! В-пятых... Да что я считаю? На сто номеров хватит!

- Нет, куда мне! Да и веру я в себя потерял, в уныние впал... Ну его, всё к чёрту!

А.Гаджиев стал на табурет в прицепил веревку к крючку.

- Напрасно, ей-богу напрасно! - убеждал Камалов. - Ты погляди: двадцать у нас газет и все полны! Стало быть, есть о чем писать! Даже провинциальные газеты вроде «Молодежи Дагестана» и те полны писем малолеток!

- Нет... Спящие гласные, кассиры... - забормотал Гаджиев, как бы ища за что ухватиться, - банк «Муниципальный», паспортная система... упразднение чиновников. Бог с ними!

- Ну, как знаешь...

А.Гаджиев накинул себе петлю на шею и с удовольствием повесился. Х.Камалов сел за стол и в один миг написал: заметку о самоубийстве, некролог А.Гаджиева, фельетон по поводу частых самоубийств, передовую об усилении кары, налагаемой на самоубийц, и еще несколько других статей на ту же тему. Написав всё это, он положил в карман и весело побежал в редакцию, где его ждали мзда, слава и читатели.

(по рассказу А.П.Чехова «Два газетчика»)

Абдулла (Алексей) Дагестанский