Недавно в Иране вышла в свет книга под названием «Неужели я террорист?». Эта книга – воспоминания иракского гражданина, задержанного американскими войсками по обвинению в хранении оружия и содействия террористами и подвергнутого пыткам и надругательствам.

Приводим выдержки из этой книги, посвященные допросам и пыткам. Более полные отрывки из этой книги можно прочитать на сайте Иранского Радио.

«На следующий день после ареста я подвергся допросу в страшном подземелье тюрьмы. Допрашивали меня три человека, из которых двое отлично владели арабским, правда их выдавал еврейский акцент, так что я понял, что израильские сионисты. Третий вообще ничего не говорил, но хорошо понимал приказы двух других на иврите. Он был крупного телосложения, выглядел весьма неуклюже и имел злобное выражение лица, словно у него на роду было написано быть палачом и выполнить приказы других. Он так просто пытал меня, будто колол дрова или подметал пол.

С необычайной ловкостью схватил меня за ноги  и подвесил к потолку, верх ногами, после чего принялся стегать плетью. Я изворачивался под ударами и вопил от боли, не зная, что они от меня хотят. В тот момент я готов был сказать все, что они хотят услышать, но о том, что они меня спрашивали, у меня не было ни малейшего представления.

Они кричали мне в ухо: «Где ты спрятал взрывчатку? Где оружие? Сколько и каких видов оружия? Сколько единиц? Где детонаторы? На ноги, спину, на плечи и на голову мне продолжались сыпаться удары плетью. Не знаю, сколько это длилось, я столько кричал, что у меня перехватило дух.

Я тайно надеялся, что один из пинков придется мне в висок и все мои страдания разом закончатся. Не знаю, что осталось от моих ног после всех этих пыток. Они словно прочитали мои мысли, поскольку после этого все удары были направлены на голени и колени. Сзади меня пинали в спину и голову, и я постарался повернуть голову так, чтобы один из удар «выключил» меня. Но они догадались, наверное, были профессионалами в своем деле. Прекратили пытку и заставили меня бежать на месте.

Я не чувствовал ног, вообще не ощущал, босой я или в туфлях, словно ступал на какую-то губку. А затем, больше ничего не сказав, мне надели на голову мешок, связали сзади руки и вернули в камеру. У меня темнело перед глазами, я почти ничего не видел перед собой.

Закрыв глаза, я начал стонать, но вынужден был прекратить это после грубого окрика охранника. Спустя некоторое время в камеру пришел американец, худой и низкорослый. Он разговаривал со мной добрым тоном, перерезал мне путы на руках и ногах, улыбнулся и ушел.

Впервые мой взгляд упал на мои истерзанные и истекающие кровью ноги. Ступни разбухли размером с футбольный мяч. До этого я полагал, что на ногах у меня не осталось ни кожи, ни мяса, но эти палачи знали свое дело. Раны были не настолько глубокими, только вот ноги неимоверно разбухли и страшно болели.

При мысли о том, что мои ноги спустя некоторое время примут обычный вид, я несколько успокоился и задумался над тем, почему арестовали меня и мою семью. Но сколько я ни думал, сколь критично не анализировал свое прошлое, никаких причин для ареста не находил и это выводило меня из себя.

Не было никого, с кем можно было поделиться своими опасениями и тревогами. Меня приводили в ужас обстоятельства ареста моей семьи и та злость, с которой меня пытали. Что же они от меня хотели? Глупые вопросы, что они мне задавали (да и ответы, которые их, по всей видимости, не интересовали), говорили о том, что все эти вещи их никак не интересовали, все равно ругательства, которыми человек осыпает другого и тут же забывает об этом. Так какая же цель скрывалась за всем этим избиением, за что? Даже после двух «сеансов» пытки и побоев я так и не понял, что они от меня хотят.

Во время допросов я узнал, что они не только прекрасно знают, как меня зовут и чем я занимаюсь, но и хорошо знакомы даже с моими привычками и поведением окружающих меня людей. Я не понимал, почему со всеми головными болями, доставшимися оккупационными войсками, со всем давлением, которое оказывает на них иракский народ, они тратили столько энергии на бессмысленную пытку?

Они знали, что мне 38 лет, что я занимаюсь торговлей, куплей-продажей и даже перекупкой, иногда, незаконной, занимаюсь спортом, обладаю хорошим здоровьем. Я приветлив по природе, хорошо знаю людей и имею дела со многими разными людьми. Наверное, они знали и то, что не интересуюсь политикой и старался не вовлекаться в разные там дела, как при Саддама, так и во время оккупации.

Они знали, что я очень люблю свою семью и ради сохранения ее чести не откажу ни в чем. Поэтому они несколько раз водили меня в подземную пыточную камеру, чтобы проходя мимо одной из камер, я мог слышать стенания и плач моей жены и дочек. Их рыданья и страдания причиняли мне такую боль, что я забывал о собственных болях.

Теперь мне уже глаза и руки не завязывали, но побои плетью продолжались. Мои палачи в ответ на мои мольбы задавали все те же бессмысленные вопросы, на которые не было ответа. Однажды конец плети угодил мне в глаз и из рассеченной брови потекла кровь. Моя одежда пропиталась кровью вперемешку со слезами. Мне уже не важно, что я потеряю зрение в правом глазу. Вечером того же дня, когда охранник доложил, где-то, что у меня из глаза не переставая идет кровь, меня доставили в полевой госпиталь. Вернулся я в камеру с перебинтованной головой. Я не знал, что глаз у меня был рассечен и его ампутировали….

…Наконец, я согласился сотрудничать с оккупантами и делать все, что они захотят. Я не знал, сколько продлится этот спектакль. Только помню, что американец вытащил из аппарата, детектора лжи, какую-то бумагу и, изучив ее, сказал: «Я же тебе говорил, что все просто. Сначала ты сопротивлялся, но потом смягчился. И вот эта лента показывает, что ты уже готов к работе. Теперь ты должен на деле доказать свою готовность». Я не верил, что нечто такое о моем характере он прочел на этой ленте, но знаю досконально мою историю и все детали моей жизни, излагал мне все это так, словно эти детали выявил детектор лжи. Так или иначе, мое положение в тюрьме снова поменялось…»

Отдел сотрудничества со СМИ