Один из читателей «Кавказ-Центра» прислал в редакцию материал об известном русском концлагере «Чернокозово», который был опубликован журналистом из Санкт-Петербурга Владимиром Кривирецким в парижской газете «Русская мысль». Редакция «Кавказ-Центра» публикует материал с небольшими сокращениями.
Страшнее войны
Один чеченский учитель математики в Грозном сказал мне: «Все войны когда-нибудь кончаются, даже столетние».
Кончится и эта война. Но останутся на земле ее участники и свидетели…. И каждый будет с ужасом вспоминать небывалую жестокость этой второй чеченской кампании. Интервью, взятое в одном селе Чечни у бывшего чернокозовского узника — свидетельство тому. Но жестокость чеченцев на этой войне и жестокость военных — это не две разные жестокости...
…Войны на полях сражений действительно рано или поздно кончаются. Но в душах они навсегда. И людей этих теперь надо как-то спасать. Иначе ненависть, накопленная за годы этих войн, рано или поздно снова взорвется, объявятся новые полчища добровольных надсмотрщиков, и бурным потоком помчатся они в старое русло — строить очередные Чернокозова и зинданы.
— Муслим, расскажи, как все было. Все, что можешь...
— Это было в январе Я поехал в Урус-Мартановский район в село Гехи-Чу к своему племяннику. У нас в это время радость была: дочь моя родилась. Хоть и война, но ребенок — это радость для каждого. Мои документы были в порядке, и я ни о чем не беспокоился. Но на блокпосту нас задержали. Нам сказали, что просто проверят, занесут наши данные в компьютер и посмотрят, в розыске мы или нет. Я согласился.
У меня не было причин опасаться. Но, когда мы выезжали из Гехи, на блокпосту демонстративно порвали мой паспорт и тут же предъявили мне обвинение в том, что у меня нет документов.
Сначала меня забрали в военную комендатуру Урус-Мартановского района, она находится в здании интерната. На второй день меня вызвал следователь. Он не представился (они вообще не имеют привычки представляться) и предъявил мне обвинение в том, что я воевал и участвовал в террористическом акте в Буденновске и в Первомайске. Я им сказал прямо: я в жизни даже из рогатки не стрелял. Но они мне написали... Даже не то что написали... Там документы с показаниями, которые якобы дал я, были уже заранее готовы, просто надо было внести фамилию, имя и адрес. И мне предъявили этот не при мне написанный протокол, чтобы я подписал его. Но я им сказал, что с этим сочинением против меня не согласен. Со мной не было такого. Когда я отказался подписывать эту заготовку, и начались все мои злоключения, которые длились целых полгода.
Сначала я попал в Чернокозово. Там я узнал, что у этого фильтрационного лагеря есть еще одно название — Дом Страха. Вот эти пятна на ногах — это пытка электричеством, 220 вольт. На пальцы прицепляют прищепки такие на проводах, как клеммы, все подсоединено к вилке. Втыкают в розетку... Эту пытку можно терпеть один день, два дня, даже неделю... Месяц можно выдержать. Больше — нет. И я все бумаги против себя подписал. Не по своей воле...
— В Чернокозове так со всеми обращались, или только с «избранными»?
— Со всеми... В камере на пять мест нас было 25 человек. Камера небольшая — 8-9 квадратных метров. Ни коек, ни скамеек. Голый бетон и все. В такой тесноте приходилось стоять, как в автобусе в час пик. Но это еще терпимо: мы, чеченцы, все братья, помогали друг другу. Но за камерой начиналось самое страшное... Извините за подробность, но когда надо было идти в туалет, то приходилось идти под барабаном...
— Что такое — под барабаном?
— Под дубинками...
— Это как Бабицкий рассказывал?
— Да... Бабицкий все правильно рассказывал… Я был там в то время, когда Бабицкого привезли. Он был в соседней камере. И ему при мне сказали: «Слышь, америкашка, ты не лезь не в свое дело, а то долго не проживешь». Но Бабицкий сказал: «Об этом узнает весь мир».
…Потом он все рассказал о Доме Страха. Нам сказала одна корреспондентка, я даже влюбился в нее с первого взгляда...
— Русская?
— Нет, англичанка... Красивая девчонка. Она задала вопрос, правда ли то, что в газетах печатают? Я говорю: «Не знаю, что в газетах печатают... Уже три месяца сижу в одной камере, даже на прогулку не выводят... Какие могут быть газеты?» Она говорит, мол, так и так, Бабицкий дал интервью прессе, и в газетах напечатали, что тут, в Чернокозове, творится беспредел. Много, конечно, с этой журналисткой поговорить не получилось: рядом стоит генерал и твердит, что в газетах о Чернокозове все неправильно печатают — мол, тут хорошо. И этот генерал все выслушивал, кто говорит правду. И понимаешь, что за все, что ты сейчас скажешь журналистам, ночью тебя просто насмерть могут забить.
Там в первые дни, когда я был, при мне убили шесть человек. Просто так избили — до смерти. Не вынесли люди... Но я успел тоже этой журналистке хоть что-то сказать. А пацанов, самых избитых и больных, вообще в тот день вывезли куда-то. Только вечером привезли обратно, когда журналисты ушли. Мы немного отдохнули от всего этого ужаса, когда комиссия Совета Европы приезжала.
…Когда эта комиссия из Европы приехала (Муслим вдруг начинает откровенно смеяться) — в Чернокозове такая комедия была! В тот день кормили не то что хорошо, а просто как в ресторане! И баранина, и говядина... Просто смена блюд по высшему разряду. А перед приездом этой комиссии что было! Нас оперы на коленях умоляли молчать! А прокурор какой-то угрожал: «Европейцы уедут, а вы-то все равно тут останетесь».
Так и получилось, когда комиссия уехала: снова все так же началось. Каждый день, каждую ночь эти пытки, побои — пока сознание не потеряешь... Я в день по три раза сознание терял. Европейцы этого не увидели. На самом деле еду нам приносили на пять человек в алюминиевой тарелке, маленькой. Полтарелки на пять человек на сутки. Пять литров воды на всю камеру — 25 человек. Это на сутки. Мы слизывали влагу, которая была на бетонной стене. А воду экономили, чтобы отпаивать ею самых избитых. Ведь людей в камеру закидывали просто уже без сознания. Им была нужна вода...
— Насколько мне известно, в то время в Чернокозове работал Ростовский ОМОН. И все пытки — это их рук дело?
— Да... Там у них начальник такой был, не старый еще, лет 35-ти. Он сам всем нам говорил, что он — Чикатило. Сам себе эту кличку дал...
— То есть этот человек добровольно назвал себя именем известного ростовского серийного убийцы-потрошителя, зверски растерзавшего более пятидесяти женщин? Так?
— Да... Он так нам и представился. Его настоящего имени никто и не знает. Вот этот Чикатило при мне, например, избивал женщину уже на большом сроке беременности и говорил ей, что убьет ее только потому, что она собирается родить боевика. Он в конце концов убил ее... Или, например, в камеру врываются, выволакивают в коридор и бросают на пол, и ты должен ползти по всему коридору к двери Чикатило, а потом спросить: «Можно вползти, гражданин начальник?» А он не разрешает вползать — лежи и жди... Кто постарше, они сопротивлялись этому, предпочитая лучше сразу умереть. А вот мальчишки совсем, которым по 16-18 лет, те ползали.
Там постоянно шло унижение человеческого достоинства. Мне начальник сказал: «Ты должен плакать, что ты родился чеченцем!» А я ему прямо в лицо сказал, что горжусь тем, что я чеченец. Горжусь... Ну, пришлось потом много раз висеть на стене из-за этих слов. Там у них в камере для пыток есть такой станок: прибито к стене четыре штыря для рук и ног. Подвешивают на них. И вот так, как распятый, висишь несколько часов. А то и ночь целую... А одному парню из станицы Гребенской, ему специально ногу в трех местах поломали. Он написал заявление о том, что тут пытки... С ним расправились... Ломали ноги и смеялись: вот, мол, тебе и открытый перелом. Зато другие потом и не думали уже писать какие-то заявления или жалобы. Другого восемнадцатилетнего парня пытались заставить подписать против себя фальшивые показания, а он отказывался. Тогда они выловили его мать, привели прямо туда и начали пытать ее. Он сразу подписал, будто он убил 25 русских солдат, делал взрывы. А он — школьник вчерашний, из Пригородного района Грозного. После этого живым его никто не видел...
Лечили нас знаете как? Спрашивают весело так: «У тебя что болит? Какую тебе таблетку?» И показывают — в углу стоят дубинки. На одной написано — димедрол, на другой — анальгин, на третьей — баралгин... И так далее — названия лекарств. И вот они решают: мол, этому больному мы прописываем димедрол. Берут дубинку с названием «Димедрол» и бьют ею... Стараются быть по голове. Наверное, чтобы мы ничего потом не помнили. У нас тут, в Гехи, есть парень, который стал совсем сумасшедшим после Чернокозова. Теперь он ничего рассказать не сможет. Он молчит уже несколько месяцев, хотя был там недолго.
— Дубинки, которыми бьют, резиновые?
— Да. Только с железными наконечниками.
— Муслим, те, кто вас пытали, они были пьяные?
— Нет, водки я у них не видел. Они, скорее всего, на наркотиках сидят. Вид у них просто как у бешеных. Словно они сами ненормальные какие-то... Как сумасшедшие, дикие...
— А пытал вас один Чикатило?
— Нет! Куда ему одному справиться даже с самым дохлым чеченцем? Там все эти оперативники физически ничего из себя не представляют. По одному они к нам просто подходить боялись. Они собирались человек по 12-14 и начинали свои пытки.
— Ты можешь попытаться объяснить, что произошло с этими людьми? Почему они так жестоки?
— Для них это развлечение...
— Развлекаться можно с женщинами, пить вино, ходить на концерты... Но издеваться над людьми, разве это развлечение?
— Для них — да. Они ведь несчастные люди. Именно потому, что они несчастные, они вот так и развлекаются... Видеть, как мучатся другие, для них это просто удовольствие. Чем сильнее мы стонали или кричали от боли, тем больше они улыбались и даже смеялись. Хохотали над нами. Я же сам видел: им было очень весело. Они все это еще и на видеокамеру снимали: говорят, чтобы отправить своим родным эти кассеты — мол, пусть и дома посмотрят, как надо мстить чеченцам.
— Но как человек, который вчера еще сажал около дома цветы, укладывал спать своего ребенка, заботился о своей престарелой матери, вдруг может в короткий срок стать садистом?
— Ну, во-первых, это, конечно, от наркотиков. А второе — им дали зеленый свет: само правительство России назвало нас бандитской нацией. И избивают там не потому, что ты боевик, а потому, что чеченец. Только поэтому. И я уже говорил: мне кажется, что эти все люди у себя в России очень несчастные. Они сами себе сделали такую жизнь, но признаться себе в этом просто не могут. А тут сам Путин им пальцем ткнул: вот, мол, кто виноват — чеченцы. И началась эта ненависть...
…Когда меня выпустили как террориста, якобы по амнистии, я им прямо в лицо сказал: «Отпускать вы меня отпускаете, но вы можете сказать, что я не возьму в руки оружие? Я возьму...»
Сейчас это Чернокозово показывают всему миру, будто там все нормально. Может, и нормально. Только никто не знает, что в Чечне больше двадцати таких изоляторов.
Вот и у нас, в Урус-Мартане, в подвале бывшего интерната открыли СИЗО и прячут там людей. И завтра они оттуда выйдут уже другие. И даже те, кто в руках винтовку не держал, даже они возьмут в руки оружие. И не потому, что чеченец должен отомстить. А потому что он человек и ему после всего этого насилия и пыток, надо доказать, что он — человек. Иначе он сам себя человеком считать не будет. И во всех этих СИЗО они из мирных людей делают террористов. Туда попадает хлебороб, строитель, учитель, а выходит оттуда — террорист. И теперь, после этого года войны в Чечне, террористов у нас, думаю, прибавилось очень много.
И, вы знаете, я не о своей боли вспоминаю. Я не могу забыть тех мальчишек — детей фактически! — которых при мне унижали и калечили. Не могу... Людей словно специально доводят до такого состояния, чтобы стало еще больше воюющих против русских. А когда доведенный человек начинает мстить, они всему миру говорят об угрозе терроризма и своей успешной борьбе с ним. Мы хотели мира, но нас лишили возможности быть мирным народом. Теперь даже дети мечтают воевать против русских….
….Я всю жизнь был строителем, растил своих детей и был против войны. Но теперь, после того, что я видел и испытал, я не смогу жить спокойно, пока над нами властвуют эти наемники из России. Они сделали меня террористом. Надеюсь, что стрелять я буду метко...
Владимир Кривирецкий, Санкт-Петербург
Опубликовано в "Русской мысли", Париж, N 4375
Отдел сотрудничества и СМИ
