На вопрос, кто из российских исторических деятелей является для него образцом для подражания, Путин, слегка зардевшись, ответил, что хотел бы быть похожим на Петра I. Можно утверждать, что Путину своими действиями действительно удалось стать похожим на этого царя, которого в российской историографии с почтительностью называют не иначе как «великим реформатором». Надо отдать Петру должное – никто не станет отрицать за ним несколько очень серьезных и славных достижений.
Он построил новую столицу, город Санкт-Петербург; он создал регулярную армию западного образца; он построил флот; он заложил промышленные предприятия. Однако при ближайшем рассмотрении все эти достижения царя-реформатора выглядят не столь эпохальными, как это утверждает официальная российская история.
Для прорубки «окна в Европу», то есть построения столичного города, первоначальное население которого не превышало 30-40 тысяч человек, царь сгубил в северных болотах, на непосильном каторжном труде, не менее 200 тысяч подневольных рабочих. Иначе говоря, для заселения в Санкт-Петербург 1 жителя было убито минимум 5 рабочих. Регулярная армия Петра более двух десятилетий не могла победить крошечную армию крошечной по сравнению с Россией Швеции. Шведы так и не были побеждены и ушли из России только из-за внутренних неурядиц. Флот Петра так и не смог выполнить задачу, ради которого он был построен с огромным напряжением всех сил страны и с неимоверными жертвами – он так и не пробился из Балтийского моря в Северное, к ганзейским портам и к Голландии. После смерти Петра он полностью сгнил за ненадобностью. Промышленные предприятия, заложенные Петром, были самыми неэффективными в мире, поскольку на них работали крепостные рабы, мрущие у примитивных станков как мухи от постоянного голода и побоев.
Однако было бы несправедливым считать, что у обожаемого кумира Путина совсем уж не было славных исторических деяний и достижений, сыгравших выдающуюся роль в последующих судьбах Российской Державы. Но, как это бывает всегда, деяния и достижения «Великого императора» и «Отца Отечества» (как Петр сам себя называл) целиком лежат в сфере внутреннего террора и заботливого развития способов умерщвления подданных с одновременным наращиванием масштабов репрессий. Дадим слово современному российскому историку, которого мы цитировали и в предыдущей статье:
«Прямо из кабинета великого преобразователя можно было попасть на виселицу, на плаху, на колесо или даже куда-нибудь похуже. Один из фаворитов царя – Вили Монс – брат стародавней любовницы Петра, позволил себе легкий флирт с супругой Петра Екатериной. Что там было в действительности – неизвестно. Скорее всего, ничего серьезного. Но этого было достаточно, чтобы Петр отправил старого приятеля на плаху, а его отрубленную голову, погруженную в сосуд со спиртом, приказал поставить в спальне своей жены».
«Никто, как говорится, не успел даже охнуть и перекреститься, как Московская Русь была уничтожена. Ее вечно бунтующая стрелецкая армия была физически истреблена до последнего человека. Массовые убийства стрельцов, сопровождаемые варварскими пытками их самих и их семей, вошли страшной памятью даже в непрерывно кровавый путь российской истории. Сам Петр лично казнил восемьдесят человек и примерно столько же запытал».
«Была запущена небывалая для континентальной страны программа военного кораблестроения и начата война со Швецией, непрерывно продолжавшаяся 22 года. Всей России было приказано переодеться в западноевропейское платье и сбрить бороды. Упразднено патриаршество, а образование и национальная культура преобразованы на западный манер. Все это, естественно, сопровождалось кампанией небывалого даже в истории России массового террора против всех слоев населения; террора, перед которым меркли побоища времен Ивана Грозного и Смуты».
«На строительство верфей, кораблей и военно-морских баз, на создание новой столицы из всех провинций сгонялся народ. Органы политического сыска: Преображенский приказ и созданная позднее Тайная канцелярия – с полным основанием можно считать предтечами ленинского ВЧК. За одно неосторожное слово, за любую реплику по пьяному делу ломали на дыбе школьников и глубоких старух, рабочих и вчерашних соратников, рвали ноздри, били кнутами и шпицрутенами (иностранная новинка), вырывали языки, рубили головы, сажали на кол, сжигали на медленном огне, колесовали и четвертовали. Над страной царствовало «слово и дело»: «Кто против Его Величества особы хулительными словами погрешит, его действо и намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет, оный имеет живота лишен быть, и отсечением головы казнен».
«Петр лично руководит работой карательных органов. «Пытать пока не сознается», «пытать можно до смерти», «казнить смертью на колесе», – пестрят личные указания царя руководству «госбезопасности». Или еще пуще: «Смертью не казнить. Передать докторам для опытов». Вот они – истоки медицинских экспериментов над живыми людьми, которые так ужаснули мировую общественность на Нюрнбергском процессе. Но доктора-иностранцы, которым поставляли человеческий материал для опытов, не протестовали, а благодарили русского царя».
«Развивая творчески тоталитарную систему, Петр издает именной указ: «О донесении на тех, кто запершись пишет, и о наказании тем, что знал, кто запершись пишет, и о том не донесли». Что-либо писать без разрешения властей, независимо от содержания написанного, было смертельно опасно: это действо рассматривалось как наиболее тяжкое государственное преступление».
«Петр лично пытает на дыбе собственного сына и наследника царевича Алексея, заставляя это делать и свою жену Екатерину, финскую проститутку, возведенную им в сан императрицы. Та делает это с особым удовольствием – царевич преграждает путь на трон ее детям. Петр вырывает у нее кнут и продолжает истязать сына, а затем лично его обезглавливает. Вся вина сына заключалась в том, что он без восторга относился к безумным импровизациям своего явно психически ненормального родителя. Эти головотяпские нововведения в будущем назовут «великими петровскими реформами».
«Охваченный припадками подозрительности, Петр зверски казнит многих своих соратников, а в перерывах между казнями расслабляется в пьяных и грубых оргиях «всешутейшего собора» – какой-то смеси уголовной малины и сборища воинствующих безбожников более поздних времен».
«А в Тайной канцелярии бьют на дыбе кнутом придворную красавицу Марию Гамильтон. В присутствии царя двадцатидвухлетней девушке, несмотря на ее мольбы, публично отрубают голову. Петр поднимает мертвую голову с эшафота, целует ее в губы и неожиданно для всех поднимает ее над толпой и начинает читать с эшафота лекцию по анатомии, объяснять, «какая жила в голове для чего предназначена». Страдающий многими психозами царь, присвоивший себе титул Императора и «Отца Отечества», страдает с детства и некрофилией – редким видом умственного расстройства».
«Горят села раскольников. Войска методически прочесывают леса. Раскольники оказывают яростное сопротивление, предпочитая массовое самосожжение сдаче. Захваченное врасплох население сибирского города Торовец, «уличенное в расколе», по приказу Петра сажается на кол – все до единого человека, включая младенцев. Торовичан до сих пор зовут «коловичами». Качаются по берегам рек виселицы и стоят колья с отрубленными головами участников булавинского и астраханского восстаний. В Петербурге ежедневно колесуют (любимая казнь царя, ввезенная из-за границы) и подвешивают за ребра человек по двадцать «разбойников». В ненавистной царю Москве массами сажают на кол прямо на Красной площади».
А теперь, если читатель еще не устал читать о славных свершениях путинского исторического кумира, дадим слово другому российскому историку, который оценивал петровские преобразования и великие достижения из XIX-го века:
«Многие тысячи народа со всех концов России трудились над постройкой города. Наводнения смывали работу, опустошал ее пожар, голод и язва косили народ, и снова тянулись по топким дорогам, по лесным тропам партии каменщиков, дроворубов, бочкарей, кожемяк. Иных ковали в железо, чтобы не разбежались, иных засекали насмерть у верстовых столбов, у тиунской избы. Пощады не знали конвоиры-драгуны, бритые, как коты, в заморских зеленых кафтанах. Строился царский город на краю земли, в болотах. Кому он был нужен, для какой муки еще новой надо было обливаться потом и кровью и гибнуть тысячами – народ не знал.
Но от податей, оброков, дорожных и войсковых повинностей стоном стонала земля. Жаловаться и сетовать было запрещено. Тех неосторожных, кто осмеливался это делать, заковав руки и ноги в железо, везли в Преображенский приказ или Тайную канцелярию, и счастье было, кому просто рубили голову: иных терзали зубьями, или протыкали колом железным насквозь, или коптили живьем. Страшные казни грозили каждому, кто хоть тайно, хоть наедине или во хмелю задумался бы: к добру ли ведет нас царь, и не напрасны ли все эти муки, не приведут ли они к мукам злейшим на многие сотни лет? Но думать, даже чувствовать что-либо, кроме покорности, было запрещено…
Ужасом было охвачено все государство. Пустели города и села; разбегался народ на Дон, на Волгу, в Брянские, Муромские, Пермские леса. Кого перехватывали драгуны, кого воры забивали дубинами на дорогах, кого резали волки. Прорастали бурьяном поля, дичало, пустело крестьянство, грабили воеводы и комиссары… И пусть топор царя прорубал окно в самых костях и мясе народном, пусть гибли в великом сквозняке смирные мужики, не знавшие даже зачем и кому нужна их жизнь, пусть треснула сверху до низу вся непробудность – окно все же было прорублено, но случилось совсем не то, чего хотел гордый Петр. Россия не вошла, нарядная и сильная, на пир великих держав. А подтянутая ими за волосы, окровавленная и обезумевшая от ужаса и отчаяния, предстала новым родственникам в жалком и неравном виде – рабою…».
(Продолжение следует)
Алхазур Эрбиев,
