Эмиль Паин – руководитель Центра по изучению ксенофобии и экстремизма Института социологии РАН, доктор политических наук.

«Новые Известия» продолжают дискуссию об истинной истории многовековых отношений России и Чечни, открытую на страницах нашей газеты членом Координационного совета чеченских культурных и общественных организаций РФ Мавлитом Бажаевым. В предыдущих материалах (см. «НИ» от 25.06, 02.07 и 09.07.04) он развенчал ряд мифов о чеченском обществе – тех устойчивых представлений об этом народе, которые мало способствуют разрешению нынешнего кризиса. Дискуссию продолжает известный этнополитолог Эмиль ПАИН. Ученый считает, что главное заблуждение, которого придерживаются и российские власти, и немалая часть населения, состоит в том, что «чеченцы уважают только силу».

По ожесточенности и длительности сопротивления ни один регион на территории нынешней России не может сравниться с Чечней. С петровских времен вплоть до наших дней происходили столкновения между горцами и российскими войсками. Однако наиболее впечатляющий и, пожалуй, самый поучительный и в то же время самый мифологизированный этап в этом многовековом противостоянии связан с именем генерала Ермолова, который с 1816 по 1827 год командовал Отдельным грузинским (с 1820-го Кавказским) корпусом и обладал всей полнотой власти на Кавказе.

Миф о генерале Ермолове

В 1817 г. Ермолов представил царю Александру I план покорения региона. Главная особенность этих мер состояла в их беспощадной жестокости не только к воинам, но и ко всему населению. Его послания чеченцам обычно содержали неприкрытые угрозы: «Малейшее неповиновение, набег или грабеж, и ваши аулы будут разгромлены, семейства распроданы, аманаты повешены», а в случае причастности самого аула – «деревня истребляется, жен и детей вырезают». Против тех горцев, которые отказались покориться, Ермолов развязал экономическую войну: выращенный ими урожай уничтожался на корню, в результате целые селения вымирали от голода.

При Ермолове для российских генералов и офицеров стали нормой грабежи, мародерство и торговля пленными горцами. Так, в 1823 году генерал Вельяминов, один из ближайших сподвижников Ермолова, учинив кровавый погром в чеченских селениях, благословил продажу кароногайцам двух тысяч пленников, захваченных в Чечне. Таким образом, торговля пленными и заложниками факт не только горской, но и российской традиции. При этом подобная практика была не только актом возмездия, но и важным источником доходов для генералов и офицерского корпуса, воюющего на Кавказе. Сам генерал Ермолов, по словам Вильгельма Кюхельбекера, служившего при его штабе, «продавал пленниц по рублю за штуку» и многих из них держал при себе в качестве наложниц.

Это замечание привносит новые краски к портрету человека, которого в советской историографии обычно изображали как либерала и гуманиста, на какое-то время даже отправленного царем в отставку за дружбу с декабристами. Правда, в нынешние времена иной (но тоже позитивный) облик генерала Ермолова, все чаще и в большей мере вызывает восхищение определенного круга российских политиков, именующих себя «патриотическими силами». Они видят в нем выразителя популярной ныне идеи «державности». Для нас же существенны не столько личные качества генерала, «героя нашего времени», сколько его политическая стратегия, основанная на принципах тотальной и демонстративной жестокости. Эта стратегия усмирения Чечни, с восторгом приветствуемая нынешними последователями Ермолова, с гневом отвергалась многими современниками кавказского наместника, и прежде всего представителями свободомыслящей русской интеллигенции. Так, Александр Тургенев в письме к Вяземскому от 1822 года высказывал свое возмущение: «Что за герой Ермолов? От такой славы кровь стынет в жилах, и волосы встают дыбом». Лучшие умы России уже тогда понимали не только трагичность, но и полную бессмысленность ермоловской стратегии. Декабрист Михаил Орлов в те годы писал: «Покорить чеченцев и другие народы региона так же трудно, как выровнять Кавказские горы. Во всяком случае, этого нельзя добиться палками; этого можно достигнуть только со временем, путем просвещения».

Миф об эффективности плетки

Чего же добился на Кавказе генерал Ермолов? Читая нынешнюю прессу, можно подумать, что он оказался победителем в Кавказской войне, хотя на самом деле после отставки генерала в 1827 году она продолжалась еще 34 года. Его стратегия «тотальной жестокости» лишь вызвала небывалый ранее подъем сопротивления. Она стимулировала объединение горских народов и быстрое распространение и утверждение ислама на Северном Кавказе, особенно его новых для региона суфитских форм, обеспечивших идеологическую основу для длительной Кавказской войны и консолидацию разрозненных племен и этнических групп, ранее враждовавших между собой. Именно под знаменем ислама и с лозунгом газавата (войны с неверными) горское сопротивление возглавлял (1834–1859 гг.) имам Шамиль, сумевший впервые обеспечить государственное объединение чеченцев и дагестанцев.

Разумеется, глубочайшей травмой, запечатлевшейся в исторической памяти чеченцев, стала их депортация в 1944 г. Она оставила неизгладимый след в национальном самосознании народа и в то же время закрепила в национальном характере чеченцев особые черты, прежде всего непокорность и почти постоянную готовность к сопротивлению насилию. Эти черты подметил Александр Солженицын, ставший свидетелем жизни чеченцев в ссылке. «Но была одна нация, – пишет Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ», – которая совсем не поддалась психологии покорности – не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это – чечены... После того как их один раз предательски сдернули с места, они уже больше ни во что не верили... Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться начальству – но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны...».

Как мы теперь можем видеть, использование даже самых крайних инструментов колонизаторской политики приводило лишь к тому, что Чечня навсегда оставалась «горячей точкой» России, а чеченцы – не разоруженным гарнизоном. Идея эффективности их насильственного усмирения исторически ничем не подтверждается. Применение силы всегда давало обратный результат: вспышки сопротивления, усиление организации, проникновение новых форм идеологии – как когда-то проник суфитский ислам, сейчас проникает ваххабизм, радикализация форм сопротивления – от открытой борьбы к терроризму.

Миф о мстительном характере

Но все-таки времена острой конфронтации между российским государством и чеченцами всегда сменялись довольно продолжительными периодами относительно мирного и весьма продуктивного сотрудничества. Мир наступал, когда центральная власть обеспечивала возможность интеграции чеченцев в российское общество. И эти периоды отмечаются позитивными процессами как для чеченцев, так и для России: горцы входили в бизнес (наиболее характерный пример – клан Чермоевых), элиту вовлекали в гвардию, в ранний советский период появилась чеченская властная элита.

Сторонники же силовых методов решения чеченского конфликта должны честно признаться самим себе и всему обществу, что они никогда не смогут достичь цели без демографического подрыва чеченского сопротивления. Но сегодня Россия – не остров. Кто сегодня, в XXI веке, позволит России повторить сталинский опыт. И что ждет нашу страну, если она на территории, которую считает частью Российской Федерации, пойдет на депопуляцию населения как способ решения проблем?

Кстати российское общество уже давно признало, что силовое решение чеченского конфликта нереально. Большинство россиян лучше военных понимают опасность закрепления ненависти в исторической памяти чеченцев (см. рис.). Как видно из опросов, более половины россиян уверены, что отношение следующих поколений чеченцев может быть «враждебным и мстительным» к России. В основе таких представлений лежит понимание того, что историческая память чеченского народа буквально перегружена историческими травмами, связанными с кровавой колонизацией Чечни и сопротивлением ей.

Сейчас в Чечне снова идет война. Чеченскую политику опять определяют военные. Оружие у них другое, но методы старые, колониальные. Даже если теоретически допустить маловероятное, а именно переход российской армии к так называемым цивилизованным методам «работы с населением республики», то и в этом случае сама цель покорения или военного усмирения Чечни останется в принципе не достижимой. Нужна реальная, а не показная заинтересованность в поддержке населения. Но ведь такой заинтересованности как не было, так и нет. Никто не спорит с тем, что с чеченцами можно договариваться. Но ведь никто не договаривается, а пытаются заставить.

Только ориентация государства на реальную интеграцию всех этнических групп в российское гражданское общество может решить эту проблему. И это уже не локальный вопрос Чечни, это вопрос общей политики государства. А она сегодня, мягко скажем, непоследовательна.

Эмиль Паин,