Существует генерация кинематографистов, которые рискуют жизнью, чтобы показать ужасы и унижения войны. Они работают независимо от телевизионных и кабельных каналов, не связаны с бизнесом, под который должны подстраиваться. Например, Жиль де Местр, ведущий французский репортер, прославился благодаря фильму "Мне 12 лет, и я воюю" – расследованию, за которое он получил международную премию Эмми.

А Милена Солой – одна из немногих женщин, тайно проникавших в Чечню, завернувшись в шарф. "Я кладу камеру в пластиковый пакет, а сверху – бананы, я выгляжу как домохозяйка, идущая с базара".

Режиссер, отец которой врач-марокканец, а мать наполовину русская, наполовину венгерка, 17 лет прожила в Колумбии, где снимала фильмы. Она работала с де Местром, интервьюируя уличных детей в Боготе для документального фильма.

"Однажды я прочла в Le Monde статью о маленьком мятежном народе Кавказа, сопротивляющемся колонизации. Это была не европейская история об этническом расизме, как в Боснии, речь шла о борьбе за свободу".

Когда в 1994 году началась первая война, она договорилась с освещающим проблемы культуры французским телеканалом Arte о фильме, посвященном Чечне. "Прямо из Боготы я поехала в Грозный", – говорит она.

Солой снимает разбитые семьи, разрушенные дома, детей из танцевальной труппы, приехавших на гастроли в Париж, которые с нетерпением ждали возвращения домой, в Грозный.

На первый фильм, "Волк и амазонка", сделанный в 1995-2000 годах, ее вдохновили независимые женщины Кавказа, которые, по легенде, происходят от амазонок. "Это очень поэтичная идея", – считает она. Тема амазонок вновь возникает в ее нынешнем проекте, центром которого является женская армия, скрывающаяся в горах Ирака.

В головном шарфе и длинной юбке Солой 14 раз переходила границу Чечни, снимая такие картины, как "Номер 51", о доме в Грозном, где живут чеченцы, армяне и евреи. "Грозный когда-то был современным городом, как Алжир, космополитическим, со своей интеллигенцией".

Две войны, с 1994 по 1996 годы и с 1999-го по сей день, превратили Грозный в руины. До войны его население составляло почти миллион человек, 250 тыс. из них убиты, 200 тыс. живут в изгнании.

Последний фильм Солой, "Танцы с руинами", это история о чеченском хореографе, вернувшемся из Турции, и его семье. "Я села с ними в автобус в Стамбуле, не отдавая себе отчет, что они действительно возвращаются домой. Я была там, когда они входили в свой разбомбленный дом".

Она поехала в Грозный с труппой из 30 детей, снимала семью, восстанавливающую свое жилище, возвращающуюся на репетиции, в школу. Дети шили костюмы, мечтали о поездке во Францию – "страну, где к нам не будут относиться как к террористам", как сказала одна из дочерей-подростков.

Недавно 45-летней Солой пришлось делить выходные между монтажом "Танцев с руинами", Международным фестивалем женского кино в пригороде Парижа Кретее и собственным фестивалем фильмов о Чечне в Париже.

На фестивале "Чечня в образах" демонстрировались фильмы редкой красоты, такие как "Элисо" (1928), немой фильм грузинского режиссера Ноколоза Шенгелаи о первой депортации чеченцев в 1864 году. Были и сравнительно новые фильмы: "Дом дураков" Андрея Кончаловского (2002) и "Кавказский пленник" Сергея Бодрова (1996), отмеченные сочувствием трудной судьбе чеченского народа.

В традиционном представлении Чечня всегда была головной болью российского правительства и проблемой для Европы. Представители этого горского народа, которых, в лучшем случае, считают нищими беженцами, а в худшем – бандитами, террористами и радикальными исламистами, живут в обстановке террора, ежедневно уносящего жизни россиян и чеченцев.

Пять лет назад Солой основала художественную ассоциацию "Да пребудет с вами свобода" и предложила таким известным людям, как режиссер театра и кино Ариана Мнушкин и философ Андре Глюксман, поддержать чеченских художников. Мнушкин открыла свой театр в пригороде Парижа для танцевальной труппы из Грозного, Глюксман провел в рамках кинофестиваля дебаты, на которых назвал Чечню больной совестью Европы.

Солой начала снимать фильмы через три года после гибели СССР, когда некоторые переводчики, журналисты и сотрудники гуманитарных организаций были еще и информаторами. Ее первая переводчица в Чечне была "безумной и опасной", сказала она, "обычная русская Мата Хари", что заставило режиссера учить русский.

"Я выросла в окружении нескольких языков. Мой дед говорил по-венгерски, дедушка с бабушкой говорили друг с другом на идиш. Сначала я писала вопросы по-русски, но не понимала ни одного слова из ответов, пока не вернулась домой и не перевела их".

С точки зрения Солой, проблема заключается не в Чечне, а в России. "Дело в дегуманизации и нашем молчаливом согласии. Чеченцы – это бойцы сопротивления, а меня как режиссера интересует сопротивление, мне хочется показать, что остается от человечности во время войны".

Она считает чеченцев видом, которому грозит вымирание, живущим в кодифицированном обществе. Гостеприимство священно. "Когда я вхожу в чеченский дом, хозяин сидит у дверей, а меня сажают как можно дальше от двери, чтобы в случае атаки убили его, а не меня".

Солой не упускает случая высказаться против демонизации Чечни, но признает, что ситуация изменилась после октябрьских выборов, которые привели к власти промосковское правительство.

"Раньше, пройдя российский блокпост, вы понимали, где находитесь. Теперь появилась чеченская милиция, которой платят за грязную работу. Жизнь стала опаснее, как во Франции времен оккупации".

После первой войны Саудовская Аравия провела набор 2 тыс. чеченских студентов, которые стали жесткими исламистами.

"Все изменилось, – говорит она, – после того, как первая террористка-смертница взорвала себя у российских казарм".

Солой говорит об осиротевших детях этих смертниц, "женщин, которые на самом деле не исламистки, а специалисты с высшим образованием, привыкшие к головным шарфам и декламациям из Корана".

Традиционно чеченцы исповедуют суфизм, мистическую форму религии, "что-то вроде танцующих дервишей. Но я знаю танцоров и актеров, которые раньше не молились, а теперь молятся. Есть даже поговорка: чем больше падает бомб, тем больше растет бород".

Сейчас Солой делает фильм на основе видеосъемок российского солдата. "Вы видите, как его друзья стреляют и убивают, слышите его комментарии к тому, что он видит и делает. Видео было продано целиком. Смотреть, как люди убивают друг друга, – это становится бизнесом".

Ее работа, утверждает она, опаснее для тех, кто ей помогает, чем для нее. "Я не очень смелая, но эти люди, эти дети учат меня мужеству".

Ее близкие боятся за нее?

"О да, они боятся, но и гордятся мной", – говорит она.

Gerald Trebune