Если война нарекается "мировой" по причине участия в ней многих стран мира, то война, переживаемая нашим поколением, достойна быть названной мировой как ни одна из прошлых войн. Но ее отличие от прошлых мировых войн заключается в том, что разруха и громадные человеческие потери стали уделом одной из сторон (назовем ее периферийной), в то время как другая сторона войны продолжает жить мирной жизнью, не подвергаясь ни разрухе, ни ощутимым человеческим потерям. Однако логика войны не терпит такой несправедливой избирательности. Война стремится и будет всеми силами стремиться расшириться по всем территориям вовлеченных в войну стран.
С самого начала нынешней мировой войны всем абсолютно ясно, что она идет между западной цивилизацией и исламским миром. Можно пытаться завуалировать этот факт утверждениями, что Запад воюет не с мусульманами вообще, а только с "плохими мусульманами" - "фундаменталистами" и "исламскими террористами", но взаимное ожесточение вовлеченных в войну сторон неизбежно и довольно быстро стирает реальные и пропагандистские различия между "просто" мусульманами и мусульманами - "фундаменталистами". Чем дольше длится война, тем больше мусульмане, ожесточаясь, действительно становятся "фундаменталистами", и тем меньше в западном общественном сознании, которое так же неминуемо ожесточается с ходом войны, сохраняется дифференцированное отношение к мусульманам. Тем более, что пропаганда каждой из сторон демонизирует противника.
Как реклама создает искусственную потребность в товарах и услугах, так и хорошо организованное воздействие СМИ может создать в массах потребность в той или иной политике, навязываемой сверху. Древние правители, чтобы мобилизовать подданных и заручиться у них искренней поддержкой, вызывали на помощь шаманов, которые экспрессивной пляской и завыванием мутили разум зрителей и вводили их в экстаз. Теперь шаманов сменили телеэкраны и газетные страницы. Но результат один: люди с воодушевлением поддерживают идеи и лозунги, следование которым очень часто делает их пешками в чужой игре, заложниками смертельно опасной ситуации.
Рано или поздно, когда трагедия достигает определенного болевого порога, в обществе наступает отрезвление, но почти невозможно бывает определить, кто виноват. Если обвинить в трагедии правителей, те могут возразить, что действовали в соответствии с общественной волей. Если обвинить СМИ, то в нашу современность почти невозможно в мозаике телесюжетов или газетных статей найти что-то идеологически завершенное. СМИ ныне действуют в стиле импрессионизма, создавая хаотическими цветовыми пятнами, в которых трудно уловить морфологию, определенное НАСТРОЕНИЕ. Но настроение всегда бывает определенным и определенность эта неизбежно совпадает с политическим настроем правителей. В конце концов, у общества остается единственный виновник трагедии - само это общество. На этом поиск прекращается, ибо нет ничего легче, чем помиловать себя.
Таковы реалии современной политики и в наглухо закрытые бастионы оболваненного правителями и СМИ общественного сознания невозможно провести другие доводы, другую логику. Современные конфликты в принципе не могут быть остановлены "вмешательством общественных сил", пока за их продолжение выступают правители и СМИ, или пока общество не становится объектом непосредственного болевого воздействия. Если верно, что пропаганда способна низвести общество до состояния дрессированного животного, то верно также и то, что животное понимает не язык разума, а сигналы, подаваемые ему при помощи болевых импульсов.
Запад и в какой-то мере Россия сумели сделать так, чтобы войны, ведущиеся на "перифериях цивилизованного мира" от имени и с благословления общества, оставались для этого общества виртуальным, строго дозированным зрелищем, ставшим органической частью ранее запущенной пропаганды, красочной иллюстрацией к ней. Надо учесть, что войны ведутся против тех "периферийных" обществ, которые не имеют соответствующей технической инфраструктуры, чтобы отвечать пропагандой на пропаганду, или военными ударами по территории противника в ответ на удары по своей территории. По этой причине в дело вступает та форма общения, которая - сугубо по техническим причинам -
только и доступна "периферийным" обществам. Эта ответная "реплика", по идее, должна нести в себе сочетание военного удара и пропаганды в единой акции. Такие акции и есть то, что названо "терроризмом".
В России раньше, а на Западе позже, но одинаково решительно было провозглашено, что отныне с "террористами" не будет никакого диалога. То есть, говорить будет только одна сторона, а другая должна "онеметь". Если задуматься, то за этой решительностью кроется слабость: затыкая рот противнику, ты тем самым признаешь силу его доводов, способность этих доводов разрушить твою пропагандистскую конструкцию. Если ты прав, если твои аргументы безукоризненны, то почему тебя страшит диалог? На этот вопрос слышится только один ответ: "Мы не позволим пропагандировать в наших СМИ терроризм". Но именно этот запрет на контрпропаганду и порождает терроризм, как попытку подавляемой стороны донести до человечества свою правду, свои доводы. И получается замкнутый круг.
Если мир не хочет погибнуть в пучине кровавого насилия, если Запад и Россия не желают стать ареной жестокого террора, нужно научиться диалогу. Невозможно и далее уповать на военную силу, на техническое превосходство. Несмотря на подавляющее превосходство России в технике и человеческих ресурсах, ее армия вот уже около десяти лет не может покорить и победить миллионный чеченский народ. В этом - знамение для понимающих. И нужно помнить, что общества содержат армии для обеспечения своей безопасности. Но сегодня именно армии, вторгнувшиеся в мусульманские страны, стали причиной того, что кровавое насилие пришло в западные и российское общества. Мусульман в мире около полутора миллиардов. И мусульмане идентифицируют себя единой общиной. Едва ли разумно будить ярость в этом гиганте, кусая его то там, то здесь.
М. Висаитов,
