21 октября 1999 года, в 16 часов 30 минут российская армия нанесла удар тактическими ракетами класса «Земля-Земля» по самым густонаселенным районам Грозного. Под ракетный обстрел попали Центральный родильный дом, Центральный рынок, микрорайон «Олимпийский», Главпочтамт, мечеть в поселке Калинина. 137 человек погибли, более 260 были ранены. Неделей позже российская авиация нанесла серию ракетных ударов по беженцам.

Майрбек Тарамов, основываясь на материалах, собранных агентством Чеченпресс и Правозащитным центром «Мемориал» в Назрани, составил сборник свидетельств об этом событии. Этот сборник он назвал «Преступление века России в Чечне» и призвал распространять его всеми возможными способами. На сайте агентства ПРИМА будут публиковаться некоторые документы из этого сборника.

«ИЗ ТРУБЫ ВЫЛЕТЕЛ ШАР, КРАСНЫЙ, КАК СОЛНЦЕ НА ЗАКАТЕ»

Свидетельство Малики ЮНУСОВОЙ, проживавшей в Заводском районе Грозного, у Центрального рынка.

Мы с мужем торговали на Центральном рынке Грозного с 1996 года. Торговали в основном продуктами. Место было возле биржи. У меня четверо детей, в возрасте от 5 до 14 лет.

Наплыв людей был очень большой, как до войны. До этого дня обстреляли глубинными бомбами поселок Катаяма и Грозненский пост ГАИ. 18 октября я детей отправила в село Катар-Юрт. День был обычный. Муж пошел молиться домой на послеобеденную молитву. Это был четверг. Мы хотели съездить в Катар-Юрт, проведать детей в тот вечер. Муж, вернувшись с молитвы, сказал, что он немножко задремал и ему приснился умерший двоюродный брат. Испуганный муж сказал, что это к плохому. Я ответила, что вечером съездим проведать родных в Катар-Юрт, хотела его успокоить. То что с нами может что-то случиться, мы не допускали. Муж вообще торопил меня, все время говорил: «Собирайся, поехали домой».

Я на базар носила походную печку, на бензине. Я приготовила поесть, чтобы вечером уйти сразу домой. Поели. Муж с другом отошли к бирже, которая была сзади меня. Он сказал мне собираться и отошел.

Где-то в 16 часов 30 минут услышала шум, звук такой, что звенит в ушах. Я даже не испугалась. Это был не гром, неизвестно что. Потом тишина. Потом в воздухе появилась труба, и из нее вылетел шар, красный, как солнце на закате. И он разорвался на моих глазах. И сразу такой страшный грохот, как сильный гром. Я испугалась, меня оглушило. Раньше я ничего не помнила. Месяцев пять у меня была частичная потеря памяти.

Труба упала прямо на биржу. А разорвавшийся шар, в секунду — осколки, когда базар только начал расходиться. Секунда — и люди без головы, без рук, без ног, с разорвавшимися животами. Я ничего не слышала, я только видела все это глазами. Помочь я никому не могла, моя правая рука была переломлена. Там было не до помощи. Там все подряд, проходящие, стоящие, торгующие, — все лежали. Один на другого падал. Трое лежали на моем муже. Они все трое умерли, а он остался живой. Я не слышала ни криков, ни стонов, я видела разевающиеся рты, гримасы людей. Еле-еле живые двигались, тут же падали. Я схватилась за раненую руку, отошла от стола, побежала сзади стола. Я не находила мужа, искала. Я просто искала куртку, в которую он был одет. Отошла метров 20. Я переходила эти тела, поскользнулась, упала и каталась в этой крови. Упала, поднялась, и в пяти метрах от моего стола увидела лежащим мужа, в кожаной куртке. Я подошла, потрогала, встряхнула, он посмотрел на меня. Мы поняли, что мы живы. Мы разговаривали как немые люди, ничего не слышали оба. Он меня схватил обеими руками, с ним ничего не случилось. А те двое, которые оттолкнули моего мужа (двое мужчин и женщина), они были в кусках. Он схватил меня, у меня так болела рука. Я думала, что у меня руки уже нет. Мы бежали, не зная куда. Базар стоял на трамвайной линии. Мы жили на остановке «Заводской», за поворотом трамвайной линии. Прибежал сосед. Он бежал к рынку, узнав про это. Он встретил нас, поймал машину…

На остановке «Заводской» стоял желтый автобус. Меня отвезли на этой машине. Это было вечером. Не было света, а автобус шел сзади нас. Когда мы подъехали к 9-й больнице, этот автобус был полностью набит (только одна женщина, маленький мальчик и шофер еле живой вышли оттуда), остальных потом вытаскивали, но они все были мертвы. Автобус стоял на остановке, все люди в нем были погибшие. Я видела это сама. Я о себе забыла. Этих людей вытаскивали и укладывали на ступеньки, ведущие в 9-ю больницу. В больнице все было занято — и ступеньки, и проход. Врачи 9-й больницы не знали, кого тронуть, кого взять и кому помочь. Они говорили: «Не стойте! Увозите всех! Нет свободных мест!»

За полчаса люди умирали.

Потом меня повезли в Центральную республиканскую больницу. Туда я успела до наплыва людей. У меня вытащили осколки наживую. Потом пошли люди. В необходимых случаях включали свет. Я не смогла пересчитать, сколько людей там умерло.

На следующее утро бомбили уже самолеты. Родственники приехали за мной в 6 утра. До рассвета продолжались поступления и операции. Мне сказали, что отвезут меня в Назрань, но дороги были перекрыты. Меня отвезли домой. Потом на машине меня повезли в больницу Ачхой-Мартана и там лечили.

У меня была соседка с Катар-Юрта. Она торговала вместе со мной – Раиса. У нее было шестеро детей, седьмым была беременна. После бомбежки рынка она умерла.

«ДАЙТЕ МНЕ УМЕРЕТЬ»

Свидетельство Зелимхана ГИРЕЕВА

После бомбежек 12-го и 56-го участков люди начали уезжать из Грозного. Почти каждый день над городом летали самолеты, но не всегда бомбили. Город пустел, 70% наших соседей эвакуировались.

21 октября я, брат и знакомый на машине марки «Жигули» поехали на Центральный рынок запастись продуктами. Это было около 4-х часов 30 минут.

Людей, как в мирное время, на базаре было много. Асланбек сразу пошел в сторону рыбных рядов. Я шел по другим рядам и услышал взрывы. Один за другим прозвучало четыре очень сильных взрыва. Я повернулся на взрыв и ощутил сильный свист в правом ухе. Я этот свист ощущал потом около недели. Позже, ухаживая за братом, я иногда засыпал у его постели, и этот свист будил меня. Одновременно сотни осколков зарикошетили вокруг. Я вспомнил о брате и побежал к нему. Кругом кричали и плакали женщины, везде раненые, оторванные руки и ноги, кровь. Я видел труп человека, которому осколком оторвало голову. Тело лежало отдельно, голова отдельно. Мне кажется, люди не понимали, что с ними произошло. Некоторые раненые, с разорванными конечностями стояли с каким-то странно-спокойным видом. Некоторые были без сознания.

Мне было не очень страшно, хотя в ту войну я был мальчишкой, но многого насмотрелся. У вещевых лотков стоял мой брат. Левую руку, точнее то, что от нее осталось, он держал в правой руке. Он был весь в крови. Шея и лицо обгоревшие, с ободранными кусочками кожи. На левом виске открытая рана. На лице не было ни миллиметра нормального цвета кожи, все лицо в ранках. Кусок нижней губы оторван, в оба глаза попали осколки. Я его схватил на руки, сказал ему, что это я (он уже ничего не видел) и побежал к машине через куски шифера и дерева, залитые кровью. Мы повезли Асламбека в девятую больницу. По дороге он сказал: «Не мучайте себя и меня, оставьте меня, дайте мне умереть». Он уже понял, что ослеп. Он не стонал. В какой-то момент сказал, что устал и попросил меня подержать его раненую руку. А потом, освободившейся здоровой рукой прислонил мою голову к своему плечу. Наверное, так ему было легче.

В девятой больнице врачи даже не стали ничего спрашивать, сразу обработали раздробленную кость, вытащили осколки из плеча, зашили раны на лице. Когда мы уже перенесли Асламбека из операционной в палату, к больнице стали подъезжать машины и автобус, наполненные ранеными людьми.

Майрбек ТАРАМОВ