На больничной лестнице я столкнулся с двумя офицерами — приходили навещать солдат. Они ругались: устроили здесь истерику — «заморозили детей», и далее в том смысле, что из подобной чепухи вовсе и не стоило раздувать такой скандал. Как оказалось впоследствии, военные эти приходили отнюдь не с подарками… Они инструктировали пострадавших солдат на предмет их дальнейшего поведения, дали позвонить домой и запретили общаться с посторонними. Сколько сейчас больных солдат находится в клинике, не совсем ясно — через несколько минут после того, как я оказался в магаданской больнице, была спущена команда: больше не допускать журналистов до информации. Говорю только о том, что удалось узнать непосредственно. В пульмонологическом отделении Магаданской областной больницы лежат два человека, еще несколько — в инфекционном. Завтра у них присяга. По словам самих солдат, принимать они ее будут в погранчасти, расположенной неподалеку от Магадана. Парень, решившийся поговорить со мной, попросил не называть имени, поскольку, по его словам, сегодня к нему приходила в больницу целая делегация командиров, которые убеждали его больше ни с кем на эту тему не разговаривать. Ему трудно представить, как он будет принимать присягу: на улице мороз около –25, а он только сегодня лежал под капельницей… — Из нашего района нас забрали двоих. В военкомат пришел по повестке сам. Военком обещал направить меня в спецвойска МВД. Когда я расписывался в военкомате, то в бумаге было написано, что место моей службы — Подмосковье. Из военкомата нас двоих направили на сборный пункт в Железнодорожный. Переночевали на деревянных кроватях без матрацев и одеял — вообще безо всего. На следующий день пришли «покупатели» из погранвойск с Камчатки. Нас построили и спросили: кто хочет служить далеко от дома, но зато в элитных частях? Один отказался и остался в Железнодорожном, а я согласился. …В аэропорту Чкаловский оказалось, что не прилетел самолет, и нас расположили на ночлег в какой-то местной казарме. Спали вповалку на полу, в каком-то углу. В казарме было прохладно; хорошо, что пол был деревянным. «Покупатели» сказали, что другого выхода нет, потому что самолет не может вылететь. …Везли на грузовом самолете вместе с какими-то ящиками. По-моему, это был «Ил-76». Сначала в самолете было холодно, потом салон нагрелся. Все были одеты довольно легко, по-осеннему: на мне были джинсы и кроссовки, на других — тоже… Хорошо, что я взял пуховик. …Первая посадка была в Новосибирске. Температура –20. Пока самолет разгружали, нас высадили на летное поле, и мы около двух часов стояли кучкой и курили. Рядом было какое-то аэродромное помещение, но нас туда не пустили — не положено. Потом опять загрузили в самолет — и мы полетели дальше. Следующая остановка была в Амурской области. Нас опять выгрузили на поле. Погода –30. Правда, стояли меньше — часа полтора. …Когда нас привезли на Камчатку, то выдали тулупы, нашу одежду сожгли и повели в баню. Одна партия зашла, помылась — и непросохшие на мороз. Все мокрые, плохо вытертые, не полностью одетые — мы просто не умели еще правильно надевать военную форму. А времени на помывку было очень мало, поэтому спешили. …В казарме — очень холодно. А еще стали гонять на улицу — на зарядку. Парень, тот, который потом умер, с виду был здоровый, заболел он уже на Камчатке, когда нас, нескольких человек, заставляли бегать кругами по стадиону. Там сугробы были. Этот парнишка, когда бегал с нами, начал задыхаться; сугробы по колено, он кашляет, отстал на целый круг, но бежал. Сержант только подгонял. …Меня призвали 3 декабря, 6-го я уже был на Камчатке, а через неделю в казарме болело человек 60—70. Ночью спать было невозможно — все кашляли. В помещении очень холодно. Нас заставляли «укачивать» температуру: мы становились в ряд, клали руки друг другу на плечи и качались — становилось теплее. В части — неуставные отношения. За день до того, как я попал в больницу, меня перед строем бил сержант: я плохо «белковал» (то есть маркировал при помощи хлорки. — Ред.) свою одежду, получилось расплывчато… Вот он — ногами в грудь, коленкой в живот. …Когда тот парень умер, нам велели написать рапорт и ничего не скрывать: как нас везли, как нас морозили… А мы еще взяли и написали, как живется в части: про издевательства, про избиение. Потом приходил ко мне сержант и сказал, чтобы я ничего не говорил про то, что творится в части. А про перелет — это пожалуйста.
