Это было в конце августа 1996 года. Мы по разным больницам и госпиталям искали своего родственника Алавди, о котором до нас дошли известия, что его ранило осколками то ли снаряда, то ли мины в районе бывшего кинотеатра «Юность», недалеко от тоннеля по улице Авторханова. Некоторые очевидцы утверждали, что Алавди подобрали шалинские врачи, сопровождавшие отряд Руслана Алихаджиева, который впоследствии стал председателем чеченского Парламента (да примет Аллах его джихад!). Однако в Шали мы Алавди не обнаружили, и кто-то посоветовал нам поехать в Курчалой, где в местной больнице также находится много раненых.
В то время русские еще не ушли с чеченской земли, но военных действий не было, шли переговоры Масхадова с Лебедем. Поэтому мне и моему двоюродному брату Вахиду пришлось проехать через несколько российских блокпостов, прежде чем мы попали в Курчалой. Солдаты были смирными, документов не спрашивали, только сигареты «стреляли», но на их беду мы с Вахидом не курили. Через какое-то время мы добрались до Курчалоя и прохожие подсказали нам, где находится местная больница. Нам обоим раньше не доводилось бывать в этом селении.
Больница имела довольно обширный двор, обсаженный деревьями и цветами, и на скамейках сидели раненые чеченские моджахеды и родственники, которые пришли их навестить. Врачи, сверившись со списками, сказали, что Алавди действительно здесь и назвали номер палаты, где он лежит. И успокоили нас, сказав, что раны не опасные для жизни. Мы с Вахидом проследовали в указанную палату.
Там, среди раненых молодых ребят-бойцов лежал на койке и Алавди с перебинтованной грудью. Увидев нас, он попытался подняться, но мы осторожно уложили его обратно, а потом поздоровались с остальными. Зная, о чем думает Алавди, но, сдерживаемый этикетом, стесняется спросить, мы успокоили его, сказав, что его семья вывезена из Грозного в безопасное место, никто, хвала Аллаху, не пострадал.
Нелегкий был этот день, 23 августа, когда мы вывозили из Грозного семью Алавди и других своих родственников. Город непрерывно обстреливался российскими снарядами и ракетами, и особенно доставали минометы – самое подлое и коварное оружие, от которого больше всего погибало людей. По дороге из Грозного мы несколько раз попадали под удары авиации и видели очень много трупов около развороченных, сожженных машин.
В палате, справа от входных дверей, лежал на койке совсем молодой – не более шестнадцати лет – парень, видимо, с очень тяжелыми ранениями. Через бинты на голове пробивались светлые волосы, кое-где обожженные. Около его кровати сидели двое взрослых, лет тридцати, моджахедов, пришедшие навестить его. И все мы стали свидетелями странного разговора, который на меня лично произвел очень сильное впечатление.
Сдерживая стоны, парень перевернулся набок. Те, кто пришли навестить его, при этом помогли ему и поддерживали шланг капельницы, чтобы она не опрокинулась. Потом один из них подложил парню вторую подушку под спину, чтобы ему было удобнее лежать. Мы тихо переговаривались с Алавди, когда услышали прерывистый голос молодого паренька, в котором чувствовалось отчаяние:«Иса, ведь ты говорил, что шахиды умирают без боли, не мучаясь. Почему же мне так больно? Неужели Аллах не хочет принимать мой джихад?». При этом вопросе все в палате замолкли. Я никогда раньше не слышал о том, что шахиды умирают без боли, это было для меня новостью, поэтому я с большим интересом ожидал, что ответит пареньку тот, кого он назвал Исой.
Один из моджахедов улыбнулся доброй и немного лукавой улыбкой и ответил: «Глупыш, раз тебе больно, значит, ты не умираешь, ты выживешь. Не сомневайся, если бы Аллах решил забрать твою душу, Он не дал бы страдать телу Своего воина». С разных мест донеслись голоса других раненых: «Он прав, Султан, раз тебе больно, значит, ты выживешь». «Шахидам не бывает больно в момент смерти». Не знаю, я столько всего насмотрелся и пережил за эту войну, что сердце должно было стать камнем, но услышанное заставило повлажнеть мои глаза и я отвернулся к окну, чтобы скрыть это.
Пришла медсестра и начала делать раненым уколы и раздавать лекарства. После укола Султан уснул и двое моджахедов, пожелав всем скорейшего выздоровления, ушли. Вскоре засобирались и мы с Вахидом, потому что хотели засветло добраться до далекого Ачхой-Мартана. Мы обещали Алавди, что завтра же приедем к нему «целой делегацией». Он понял, что мы говорим о его жене и детях, и благодарно улыбнулся. Пожелав всем здоровья, оставив на тумбочке у кровати Алавди свои скромные дары, мы вышли, сели в машину и поехали домой.
На другой день Вахиду пришлось поехать в Курчалой без меня, потому что неотложные дела, которые приходилось ставить выше личных забот, заставили меня поехать в Грозный. В Курчалой я попал только через неделю, когда мы поехали забирать поправившегося Алавди домой. Войдя в знакомую палату, я первым делом посмотрел на кровать Султана и увидел, что там лежит другой раненый, который с беззаботным видом грыз огромную, сочную грушу. У меня сжалось сердце. Я почувствовал, что теряю что-то очень для себя важное – то, что я воспринял как твердую формулу бытия.
И только выйдя с Алавди во двор – после благодарностей врачам и прощания Алавди с ранеными, с которыми он успел сдружиться – я, пытаясь скрыть эмоции, спросил у него: «Послушай, а что стало с тем пареньком, кажется, его звали Султан, который лежал у входа?». «Ничего не случилось, – весело ответил Алавди. – «Дня два как он встал на ноги, и родственники перевезли его домой, в Урус-Мартан, там он будет долечиваться в местной больнице». «Хвала Аллаху!» – произнес я привычные для таких случаев слова, но голос выдал мою радость и Алавди это заметил. «Да, – сказал он, словно прочтя мои мысли – тот парень, Иса, оказался прав. Если моджахеда мучают раны, значит, он в этот момент не умрет».
Теперь, когда с тех августовских дней прошло много лет, наполненных еще более грозными и горькими событиями, когда продолжают погибать и юные, и старые, когда смерть не прекращает свою ежедневную обильную жатву на моей истерзанной Родине, я часто вспоминаю ту беседу в Курчалое, о которой рассказал. И когда доходят вести о гибели знакомых мне и незнакомых моджахедов, когда российское телевидение со злорадством показывает тела погибших чеченских шахидов, меня укрепляет уверенность, что Всемогущий Аллах, забирая для райской вечности души Своих воинов, не дает телам их страдать от боли и мук. И это радует меня, потому что чеченцам приходится воевать с самыми жестокими и бесчеловечными существами на этой земле.
Дауд Тумсоев,
Чеченпресс
