«Я должна наказать вас всех»
Дорога петляет — начинается неторопливый спуск в Веденскую долину. В какой-то момент ловлю себя на ощущении, что попала в прошлое: летом 96-го года мы таким же солнечным днем уже ехали здесь. В первую войну российские войска имели мощные блокпосты у каждого села, и, чтобы пробраться мимо них, мне приходилось переодеваться и пешком идти по Ведено — автотранспорт практически не пропускали.
Сейчас все повторяется — даже кривые буквы «ОМОН, не стреляй» на прострелянных воротах веденских дворов. Правда, нет блокпостов. И моста нет. За Ведено дорога практически кончается. Мы еще ползем несколько километров, пока не встаем у ручья, вырвавшегося на дорогу. За ним сквозь деревья угадывается совсем глухая деревенька. У крайнего дома, на скамейке — благообразные кавказские старики, у каждого в руках — покрытые замысловатой резьбой посохи. Мои сопровождающие чеченцы вступают в долгий обмен новостями. Как-то само собой со всех сторон начинают стекаться мужики. Они вежливо здороваются и молча рассаживаются на корточках вокруг. Меня вдруг узнают:
— А я помню тебя, ты приезжала за солдатом в первую войну. — Старик называет село и имя полевого командира. Все верно. После этого обо мне словно забывают. Через полчаса появляется молодая женщина, ради которой я и пробиралась сюда. Разговоры смолкают. Я достаю камеру.
— Нет, это нельзя, — качает головой все тот же ласковый старик. — А так поговорите — и про нас забывают вновь.
Мы отходим в сторону, я смотрю в глаза девушки и понимаю, что колесила неделю по Чечне, собственно, только ради того, чтобы только заглянуть в них. И, может быть, еще задать только один вопрос…
«Черные вдовы»
О женщинах-смертницах задумались после «Норд-Оста». Весь мир видел девушек в черной одежде. Но в итоге — сотни удушенных людей и крупный план изломанных тел — публичная казнь, как наглядный урок террористам, камикадзе пришли за смертью, так получайте… С доставкой на дом, по телевизору.
Женщины совершали террористические акты в России и до событий на Дубровке. Но о «феномене» и «палестинском варианте» начали говорить, когда меньше чем за полгода «черные вдовы» убили более двухсот человек. Стало понятно, что чеченские женщины нам объявили войну. Именно так — всем нам до единого, включая младенцев, стариков и инвалидов. И мы задумались, а журналисты начали искать их. Зачем? Чтобы расспросить, почему девушки вдруг решились расстаться с жизнью?
Но это как раз и не секрет. Ася Гилшуркаева, камикадзе «Норд-Оста», потеряла за две войны одного за другим двух мужей, ее тринадцатилетнего брата увезли ночью военные. С тех пор он — «без вести пропавший». Айшат и Хадишат Ганиевы (тоже «Норд-Ост») потеряли под бомбами двух братьев, бесследно исчезла старшая сестра Фатима. Однажды ночью их арестовали военные, через четыре дня выпустили. Что с ними сделали — неизвестно, девушки не рассказывали, но, когда они исчезли в следующий раз, их тела увидели только в ДК на Дубровке. Зулихан Элиходжаева задерживалась военными два раза, прежде чем исполнила теракт в Тушине. Зарема Мужихоева потеряла за две войны почти всю семью. И так далее… У каждой из более чем 20 смертниц, взорвавших себя с 2000 года, — когда десятиклассница Фатима положила начало войне «черных вдов» — очень схожие судьбы. Вот почему читать откровения спецслужб о наркотиках и слабоумных, чуть ли не даунах, которых вербуют в смертники, странно.
Но Малику я искала не для того, чтобы услышать очередную хронику кошмара. Мне нужно было понять, к чему готовиться всем нам. Именно поэтому мы объезжали одно село за другим, пытаясь найти ниточки, которые бы привели нас сюда, в горную Чечню, где превращают женщин, источник жизни, в женщин-взрывчатку, несущих смерть.
История Малики. Встреча с камикадзе
В Чечне ночью страшно. Лежишь, вслушиваясь в каждый звук за воротами. За людьми приезжают по ночам — оставляют машины за селом, неизвестные в черных платках на лицах (теперь там — как на манер голливудских ковбоев) прокрадываются в дома и забирают хозяев. Раньше только мужчин, теперь — и женщин. Так произошло и с Маликой. Она выросла без отца. В ее доме одни женщины — мать и две младшие сестры. Однажды, в начале июля, они проснулись оттого, что по их дому шарили вооруженные люди в масках.
Малику увезли, потому что она не молчала. Как говорит ее мама, пыталась усовестить неизвестного, стащившего плеер младшей сестренки. Девушку отпустили через несколько дней. Сама она ничего не рассказывает, но вскоре за ней приехал некий «племянник» и увез с собой.
Я не сплю, вслушиваясь в каждый шорох. Нужно дождаться, пока заснут хозяева дома, и потом мы пойдем. В комнате девушки — на вид им всем не больше двадцати лет. Исключение составляет парень, которому явно под тридцать. Это и есть «племянник». Он большей частью молчит, внимательно следя за разговором. Одна из девушек соглашается записаться на видеокамеру, правда, спиной.
Она рассказывает о том, что на ее глазах убили двух ее друзей. Они когда-то воевали на стороне Дудаева, потом вроде как сложили оружие. Перед этим ребят уговаривали вступить в «спецотряд» Кадырова. После отказа их убили посреди дня в дагестанском городке.
— Я бы и сама пошла, но пока еще не готова…
— Что значит быть готовой?
— Это значит уже ничего не бояться…
В этом селе, отнюдь не горном и расположенном в районе, который считается «лояльным», «готовятся» пятнадцать девушек. «Подготовка» — это вот такие посиделки под присмотром «племянников». В какой-то момент они решают, что будущая террористка созрела, и отправляют девушку в горы.
— Они едут в один из лагерей Хаттаба. Считается, что его убили, но все его лагеря по-прежнему действуют. Там они читают Коран, учатся обращаться с оружием… После этого они становятся такими спокойными… — это «племянник»-воспитатель говорит.
Смотрю на «племянника», и почему-то мне кажется, что в его глазах прячется насмешка. Мы говорим с девушками очень долго, практически всю ночь. Это, в общем-то, обычная, по-кавказски вежливая молодежь. И, наверное, ничего нового они мне не сообщили. Про все ужасы их жизни наши газеты пишут давно и регулярно; про то, что целое поколение выросло на войне; про то, что эти молодые люди не испытали иной жизни. Мы, в общем-то, все это давно знаем. Исключая, может быть, одно — сейчас эти ребята, в глазах большинства из которых, что называется, «светится интеллект», несколько часов подряд обсуждали, как получше устроить бы публичный взрыв, убить себя и унести побольше мирных жизней. Это как в японских «кружках качества» — каждый пытается отчитаться о своем желании умереть с наибольшей эффективностью. Именно так. А в тени сидит молчаливый «племянник» и слушает, слушает, слушает…
Куда их увозят
Веденский охотничий заказник был организован в 1963 году, почти 45 тысяч гектаров нетронутых лесов. Охотиться сюда приезжало только очень большое начальство. Для людей попроще в долине речки Хуа Хулум было понастроено множество турбаз и домов отдыха. К Веденскому заказнику примыкает Шатойский — еще двадцать с лишним тысяч гектаров непроходимых лесов. На машине по периметру можно объехать эти угодья за полдня, а блуждать в них — месяцами. Воевать с людьми, засевшими там, можно только при помощи авиации, вертолетов и тяжелой артиллерии.
Но, например, лыжная олимпийская база, построенная в семидесятых на озере Кезеной Ам, расположена на высоте почти 2000 метров. Захватить эту базу можно, но удержать в окружении враждебного населения — нет. Насколько мне известно, сейчас она в относительно нормальном состоянии — на озере Кезеной Ам даже зимой большей частью светит яркое солнце, и там можно жить безопасно и комфортно. Авиация практически перестала беспокоить боевиков — подлеты к окрестностям прикрывают люди, вооруженные российскими же зенитными комплексами. Устаревшие вертолеты «Ми» и штурмовики «Сухого» зачастую не могут пробиться даже сквозь облачность. Уж не говоря о том, что против этих объектов будет эффективна только ковровая бомбардировка глубинными зарядами (а это может за неделю съесть бюджет ВВС). Единственная дорога давно разрушена. Лезть туда на танке — чистое самоубийство. От обстрелов же тяжелой артиллерии озеро надежно охраняют окружающие хребты — чтобы вести эффективный огонь, нужно втащить пушки на эти почти снежные вершины.
Кезеной Ам — это только один пример естественной крепости, а ведь есть еще знаменитые Бамутские пещеры — четыре выкопанные в незапамятные времена грота, уходящие на двадцать метров вглубь и сообщающиеся между собой. Это было до войны. Что сейчас накопали в «мягком» Андийском хребте, даже трудно представить. Все описанное и есть те самые пресловутые «лагеря Хаттаба», куда должна направиться Малика. А пока в ожидании проводника она живет в маленьком горном селении.
Она еще не смертница, но уже прошла «отбор». По словам «племянников», у Малики после прохождения курса в горах будет выбор. Но я сомневаюсь. Сегодня «смертницы» — самое эффективное оружие боевиков. Тех, кого называют «ваххабитами», а по большому счету всех, кто не сложил оружие, в Чечне боятся не меньше «кадыровских» карателей. Это особенно чувствуется в таких селах, как Ермоловка или Комсомольское: люди зажаты между одним ужасом и другим. Но у боевиков «имидж» получше — они с «зачистками» не приходят. Поэтому девушки идут к ним. Поэтому каждый чеченец считает своим долгом скрывать их — это новое секретное оружие…
Малика действительно спокойна. Правда, от описанного «просветления» еще далеко. Кроме того, даже по одежде видно, что она не придерживается каких-то радикальных исламских течений. Задаю тот самый свой вопрос:
— Малика, ведь ты будешь убивать? А вдруг под твой взрыв попадет совершенно невинный младенец? — И только сейчас Малика поднимает на меня глаза.
— Значит, им так предписано…
— Но тогда, наверное, все, что случилось с тобой, тоже предписано тебе…
— Да, я должна наказать их…
— Кого их?
Девушка смотрит мне в глаза и четко говорит:
— Всех вас…
Сначала это воспринималось как пощечина. Я еще пыталась разговорить девушку, расспрашивала о степени ее веры, о том, что входит в ее подготовку, кто и где ее будет учить… Малика отвечала неохотно.
Только через несколько дней я поняла, что она все же ответила на мой главный вопрос: почему она решилась не просто на самоубийство, а на убиение невинных.
Мы все невинны только в лично нашем понимании. Точно так же, как Малика считала себя абсолютно невинной, когда солдаты ворвались в ее дом, увезли, изнасиловали и заразили. Тысячи таких вот ни в чем не повинных чеченцев подвергаются десятый год такой коллективной ответственности за то, что в свое время политики не договорились между собой. И в конце концов некоторые из них, те, которые подвергались особо жестокому наказанию, решили, что мы все, до единого, тоже должны нести такую же коллективную ответственность. За то, что не защитили, например, конкретно ее, Малику. Так она думает.
Это как раз то, что мы проходим в школьном курсе литературы. Что говорили и продолжают говорить те, кого принято называть «совестью нации», — писатели, ученые, философы. Это то, о чем пишут Тора, Библия, Коран. Это прописная истина: самый страшный преступник — это тот, кто молча смотрит на творящееся на его глазах преступление. Именно потому и за это Малика придет нас убивать? Она верит, что за свое страшное преступление — молчание — мы должны заплатить.
— Спасется ли мир кровью?
Она не отвечает мне на этот вопрос.
Гуля ХАЙРУЛЛИНА, «Новая Газета»
www.novayagazeta.ru
