Терминологический аспект информационного противостояния российской агрессии

 «Те, кто дал объекту или действию определение, владеют ими» (Ницше) 

Военная агрессия России против Чеченского государства носит тотальный и всеобъемлющий характер. Использование грубой физической силы, с применением самого современного вооружения и техники, сопровождается массированной психологической атакой на граждан ЧРИ, которая призвана подавить волю чеченской нации к сопротивлению. Психологическое воздействие на граждан ЧРИ осуществляется с использованием двух основных рычагов – информационного и карательного.

Использование карательных рычагов (так называемые «зачистки», демонстративные пытки, насилие, массовые убийства и так далее), носит систематический и планомерный характер и относится к области смешенного физическо-психологического воздействия на население. Информационные же рычаги давления относятся к специфическим методам воздействия, которые призваны сформировать у объекта воздействия (граждан ЧРИ, международной и российской общественности) стойкие образы и эмоции, отвечающие целям государства-агрессора.

В многообразии форм и методов пропаганды, используемой русскими агрессорами и их союзниками, одно из важнейших мест занимает терминология. Сила терминов в том, что они сами по себе являются пропагандистскими инструментами. Даже нейтральные тексты и информационные сообщения могут резко изменить политико-психологическую направленность с включением в него тех или иных терминов или терминологических оборотов.

Использование безапелляционных утверждений и бесконечного повторения определенных терминов позволяет не только осуществлять нужное внушение целевым группам и объектам воздействия, но даже навязывать свою идеологическую установку противнику.

В качестве наиболее яркого примера можно привести термин «боевик», который благодаря перманентному повторению всеми российскими и западными СМИ, стал приемлемым не только для простого населения ЧРИ, но и для отдельных чеченских средств массовой информации. Некоторые чеченские СМИ используют этот термин в своих публикациях и сообщениях, тем самым, фактически, признавая и принимая логику и аргументы противника, который утверждает, что ведет войну не с регулярными государственными военными подразделениями ЧРИ, а с отдельными разрозненными вооруженными бандитскими формированиями, действующими вне единой централизованной системы управления войсками.

Сюда же можно отнести и тот факт, что некоторые чеченские СМИ и политические деятели продолжают, к сожалению, вслед за вражескими СМИ использовать старое колониальное название чеченской столицы «Грозный», несмотря на то, что решением легитимного чеченского правительства в 1996 году столица ЧРИ была переименована в честь первого президента ЧРИ Джохара Дудаева, и, кроме того, имеет свое историческое название – Соьлжа-Г1ала.

Еще одним широко распространенным примером терминологической войны является термин «террористический акт», который используется противником применительно к любым боевым и диверсионным акциям Чеченских Вооруженных Сил, в том числе и акциям чеченских шахидов. Находясь под гипнозом навязанной пропагандисткой установки и ложных идеологических клише, многие чеченские представители и средства массовой информации, к сожалению, повторяют вслед за противником этот терминологический оборот, тем самым, становясь в своих оценках и комментариях на позицию враждебных чеченскому государству сил.

К примеру –

В то время, как ведущие западные СМИ (в отличии от официальных лиц) за все время известных норд-остовских событий в Москве 23-26 октября 2002 года ни разу не назвали чеченский бойцов-шахидов «террористами», а саму диверсионную акцию «террористическим актом», некоторые чеченские СМИ и официальные чеченские представители повторяли вслед за русской пропагандой термин «террористический акт», говоря о военно-политической, по своей сути, акции группы чеченских шахидов.

Западные СМИ называли чеченских бойцов «мятежниками», «повстанцами», «боевиками», «захватчиками заложников» и «диссидентами». Саму акцию называли «захватом заложников», что вызвало крайнее раздражение и протесты российских властей. Чеченские же представители не нашли ничего лучшего, как полностью согласиться с терминологическим оформлением событий в Москве, навязанные Кремлем и продолжают соглашаться с этим до сегодняшнего дня, будучи уверенными в политической логике своих действий.

Сила терминологического внушения оказалась настолько большой, что практически все легитимные боевые акции чеченских войск, диверсионных подразделений и шахидов-смертников против военных и политико-административных центров кровавого оккупационного режима, которые по меркам всех без исключения военных доктрин, существующих в мире, являются законными военными целями для обороняющейся стороны, вызывают у некоторых чеченских представителей желание немедленно дистанцироваться от действий Сил Чеченского Сопротивления, с обязательным ритуалом осуждения «террористического акта».

Другой формой воздействия, которые использует противник, является терминологическое оформление законности агрессии против Чеченского государства и законности насилия над гражданским населением и военнопленными чеченской армии. С этой целью применяется такие термины и терминологические обороты как «референдум», «контртеррористическая операция», «военнослужащие федеральных сил», «чеченская милиция», «федералы», «российские военные», «спецоперация», «чеченское правительство» (применительно к группировке Кадырова), «глава администрации», «уголовное преступление», «борьба с ваххабизмом» и так далее.

Повторение этих терминов и пропагандистских клише вслед за противником, использование их в публикациях чеченскими СМИ и заявлениях чеченских представителей является первым признаком успеха агрессоров по навязыванию своей идеологической установки чеченской стороне.

И действительно, трудно не признать пропагандистский успех противника, когда, к примеру, по одну сторону идеологических баррикад «борцов с ваххабизмом», этой новой бабайкой кремлевско-эфэсбэшной камарильи, оказываются русские каратели, устроившие геноцид чеченского народа под предлогом войны с пресловутыми «ваххабитами», чеченские коллаборационисты и некоторые министры правительства ЧРИ.

Терминологический язык чеченских представителей и СМИ должен быть не только контрактивен к противнику, тщательно выверен, политически корректен по отношению к собственному государству и его вооруженным силам, но и должен активно внедрять в сознание, как противника, так и самой широкой общественности вполне определенные установки.

Известные, устоявшиеся термины рождают узнаваемые образы. «Оккупант», «агрессор», «каратель», «убийца», «палач», «мародер», «военная авантюра», «жертвы агрессии», «заложники оккупантов», «российская агрессия», «пытки», «эскадроны смерти», «кремлевский режим», «вражеские войска», «оккупационные формирования», «марионеточный режим» и прочие термины рождают вполне конкретные образы, которые всем хорошо известны и не требуют каких-то специальных разъяснений. Эти и подобные им термины сами собой определяют характер войны, развязанной Россией против ЧРИ.

Кроме того, используемая терминология должна самым активным образом восстанавливать законные права государственных и национально-исламских терминов и оборотов, которые в результате многолетнего политического и физического подавления чеченской нации уступили место чуждому чеченскому менталитету и культуре политическому словообразованию.

В качестве примера можно привести следующие важные термины, которые необходимо активно использовать и возрождать–

«Чеченское государство», «Чеченская армия», «Чеченские подразделения», «Чеченские войска», «Диверсионная акция», «Действия в тылу врага (противника)», «Партизанская операция», «Законная военная цель», «Легитимный акт войны», «Новая Кавказская война», «Русско-Чеченская война» и пр.

Необходимо так же возрождать и активно использовать исламские термины, которые отражают реальное, а не вымышленное состояние Сил Чеченского Сопротивления и требуют восстановления своих законных прав, несмотря на всеобщую исламофобию, искусственно насаждаемую по всему миру антиисламскими силами –

«Маджлис», «Шура», «Моджахеды», «Шариатское право», «Шахиды», «Исламское государство», «Мунафики», «Кафиры», «Джихад», «Газават», «Амир», «Умма», «Джамаат» и пр.

В чеченском языке это, прежде всего, следующие национальные и исламские термины –

«Г1азот», «Муджах1ид», «Амир», «Джамаат», «Т1емло», «Бусулба Пачхьалкх», «Шура», «Турпал», «Маршо», «Муьжги», «Г1азакхи» (вместо «Оьрси»), «Керста», «Копар-Керста», «Мунепикъ», «Ямартхой», «Лай», «Къоман мостаг1», «Мотт беттарш» и пр.

С помощью терминов и терминологии осуществляется фактическое скрытое воспитание общества. Терминология несет в себе не только мощную политическую нагрузку, которая воздействует на информационный фон и пропагандистские образы, но и формирует вполне определенные мировоззренческие принципы общества.

Принятие и использование чуждой и враждебной чеченскому, исламскому мировоззрению терминологии, в том числе политической, создает предпосылки для облегчения планов русских оккупантов по подавлению сопротивления чеченского народа и лишения чеченской нации права на свою Религию, Государство, Свободу и Независимость.

Удуг Мовлади,