Экс-президент Ингушетии о том, как провести референдум в Чечне, почему он ушел с поста, кто удобнее для Центра и где деньги от свободной экономической зоны.
Наири Овсепян
Александр Пумпянский. Очень мало политиков, к которым есть личное отношение, за которыми наблюдаешь и которые иногда нравятся, иногда могут возмущать. Вы – одна из таких ярких фигур. С вашим именем были связаны разные драматические истории, политические баталии, и вдруг вы куда-то пропали – где вы?
Руслан Аушев. Я не пропал, просто закончил свой срок президентства и ушел из Совета Федерации в связи с тем, что был противником нового порядка формирования палаты. Я считаю, что уж лучше назначать сенаторов указом президента или ликвидировать верхнюю палату. А сейчас работаю в Москве, являюсь председателем межгосударственного Комитета по делам воинов-интернационалистов при главах правительств Содружества.
Самая воюющая страна
А. П. Что это за комитет?
Р. А. История этого комитета такова. Решением Верховного Совета СССР в 1991 году под председательством Павлова был образован Комитет по делам ветеранов при Кабинете министров СССР. Это было в июле, ровно через полтора месяца – ГКЧП. Павлова – в тюрьму, кабинет – в отставку. Потом, когда Горбачев разобрался с этой ситуацией, он решил взять комитет под свой контроль. Нас переименовали в Комитет при президенте СССР. Это было в сентябре, а в декабре, когда Горбачев сложил полномочия и образовалось СНГ, главы государств и главы правительств сделали комитет своей структурой. Основная масса наших подопечных – это те, кто воевал в Афганистане, чуть меньше ветеранов других войн. Мы занимаемся этой проблемой, потому что после развала Советского Союза некому стало заботиться об этих людях.
Я вам назову только такие цифры: где-то около 300 военнопленных и без вести пропавших, тысячи раненых. До 1992 года худо-бедно какие-то решения были приняты по льготам, по социальному обеспечению. А когда развалился Союз, новые государства никаких подходов к этой проблеме не имели. Например, самая сильная медицинская база – в России. Весь банк данных по без вести пропавшим тоже в России, потому что здесь был КГБ, разведка и все данные стекались сюда. И на какой-то период было решено все действия координировать – и по социальным льготам, и по поиску без вести пропавших.
У нас разработана программа медико-социальной реабилитации на пять лет. Каждый год мы защищаем финансирование этой программы: протезирование, лечение, медикаменты, социальная защита бывших военнослужащих.
А. П. Ветераны чеченской войны – ваши подопечные или нет?
Р. А. Нет пока. Чеченская проблема – не проблема СНГ, это проблема Российской Федерации. Я с Путиным несколько раз встречался и давно говорил о том, что нужно организовать государственный орган, который занимался бы ветеранами всех категорий, включая «чеченцев». А программа, которую мы защитили, называется «Медико-социальная реабилитация ветеранов войн и жертв терроризма», потому что терроризм – это порождение войн.
Но я еще раз хочу сказать: мы считаем, что государственный орган по делам ветеранов должен быть в Российской Федерации. Говорят: есть министерство соцзащиты, министерство труда. Но это совсем другое. Боевую травму нельзя сравнивать с производственной. Это разные психологические состояния. Я где-то читал, что американские пожарные, которые тушили башни-близнецы, просто сходили с ума от этого. Они не воевали. А что делать с 18-летними парнями, которые горели в танке, горели в БМП, подрывались на мине? Я взрослый сильный человек, и то мне до сих пор снятся сны. Вот всю вчерашнюю ночь я воевал.
Американцы прошли через это и сделали правильные выводы. А мы, к сожалению, оказались не готовыми ни к чему. Самая воюющая страна в ХХ веке – СССР, Россия. Так надо же сделать государственную программу, выделить в бюджете средства для тех, кто пострадал в этих войнах.
Сегодня есть закон о ветеранах, хороший закон, но его нужно наполнить средствами, иначе он не работает. Он выхолощен, потому что каждый год во время утверждения федерального бюджета пишут: вот эти статьи закона действовать не будут. На всех воевавших и членов их семей сегодня в год приходится около 240 миллионов долларов. Что такое 240 миллионов для такой страны?
Вадим Дубнов. А сколько вообще людей прошли через все эти войны, не считали?
Р. А. У нас, по-моему, нет ни одной семьи, которую войны никак не затронули. Воевавших примерно два миллиона. Без Чечни: это другая война, российская. Один только Афганистан прошли порядка 650 тысяч человек. Инвалидов среди них более 20 тысяч, 2 тысячи с отсутствием верхних и нижних конечностей, 1 600 – без обеих ног, 430 – без одной руки, 15 – без двух рук, 30 человек – без руки и двух ног. А протезирование – это очень серьезная и дорогостоящая проблема, с которой желательно отправляться за границу.
А. П. А наш знаменитый ВПК, который похваляется своими космическими технологиями, почему не может сделать что-то в этой области? Это же для них дело чести.
Р. А. Я думаю, что может, но если вы хотите сделать хорошую машину, ракету, не важно что – надо вложить хорошие средства. Мало того, что государство слабое в финансовом отношении, но беда в том еще, что основную массу чиновников это не волнует. Проблема протезирования – только верхушка айсберга. А дальше – наркомания, безработица, пьянство. Я, используя все возможности, писал Ельцину, Путину, чтобы вытащить из тюрьмы шестерых афганцев, амнистировать их. Их много – тех, кто сидит. Они воевали, а когда вернулись, выяснилось, что здесь они никому не нужны. Их или криминал подбирает, или они сами туда уходят. Но ведь если государство их послало на войну, так оно должно взять их обратно и внедрить в мирную жизнь. Спросить: где ты хочешь работать? Вот тебе курсы, где ты можешь получить пять-шесть специальностей – осваивай и работай. Есть травмы? За тобой будут смотреть, каждый год будешь ложиться в такую-то больницу. В Америке, не дай бог, ветеран не ляжет в госпиталь – конец всем, начиная от президента.
А еще мы какую глупость сделали? Пропустили через Чечню МВД. Они же там перешли все границы, на убийства, на все насмотрелись. И вот эти люди, вернувшись, будут наводить общественный порядок в городах?
Горский обычай
В. Д. Сейчас уже можно рассказать о том, как и почему вы ушли? Ведь это более сложная история, чем просто истечение президентских полномочий?
Р. А. У всех какое-то мнение, особенно у журналистов, будто кто-то на меня давил и додавил в итоге, что абсолютно не так. Если, допустим, на меня действительно оказывали давление, то было бы логично, чтобы я поддерживал сегодняшнюю команду, правильно? Я же поддерживал Гуцериева, но это другая тема. А ушел я потому, что кончились мои полномочия.
В. Д. Но они еще не кончились, вы ушли до конца своего срока.
Р. А. Рассказываю. По нашей конституции президент избирается сроком на четыре года. Первый мой срок был пять лет, второй по новым поправкам, которые принял наш парламент, уже четыре года. По этим же поправкам выходило, что мой срок президентских полномочий истекает, а по федеральному закону я мог еще год спокойно работать. Но наш парламент объявил о том, что 1 марта состоятся выборы. Это было неожиданно для федерального центра, и они мне сказали: ты должен баллотироваться. Теперь я понимаю почему – за оставшийся мне год они хотели подготовить и раскрутить какого-то парня. Но мое заявление на съезде о том, что я не буду баллотироваться, потому что считаю, что первый президент должен проработать два срока и заложить основы для нормальной сменяемости власти в Ингушетии, застало Центр врасплох. Я действительно считаю, что двух сроков вполне достаточно, потому что человек устает и ко всему привыкает. Я сам за собой начал замечать, что еду на «мерседесе» и ям уже не замечаю. И почувствовал, что все, пора заканчивать. Я все сделал по конституции. Если бы выборы в срок не состоялись, пошел бы спор: законный президент, незаконный? А поскольку я все равно баллотироваться не собирался, то принял решение все сделать юридически точно, то есть досрочно уйти в отставку. Как выборы прошли, это уже совсем другая тема…
В. Д. Если исходить из той гипотезы, что Зязиков для Центра был удобнее, чем вы…
Р. А. Конечно, удобнее.
В. Д. Зязиков, по вашему мнению, миссию, возложенную на него, выполняет? Он ликвидировал те проблемы, которые вы создавали для Центра?
Р. А. Проблема у Центра была одна. Я говорил о том, что происходит на самом деле. Например, в Пригородном районе Северной Осетии. Там что-то изменилось? Опять людей не пускают в свои дома, но об этом уже никто не вспоминает. Я об этом говорил и на всех совещаниях, и президенту. У нас же диктатура закона, так почему люди не могут вернуться в свои дома?
Я говорил о положении беженцев в Чечне. Я имел свое отношение к войне в Чечне и к политике федерального центра на Кавказе, которая не ведет ни к чему хорошему. И что мы увидели за 10 лет? Что ни один вопрос там так и не решили. Я не разрешал с территории Ингушетии бомбить Чечню или стрелять по Чечне, за что меня называли предателем. А как же тогда Российская Федерация сербов защищала? Это же точно такие отношения. И по всем горским обычаям я не мог позволить, чтобы с моего дома стреляли по дому моего соседа, моего брата. Я говорил: решайте этот вопрос политическими путями. Это все и вызвало неприязнь.
В. Д. Зязиков эти проблемы не создает для Москвы?
Р. А. Я не знаю. Я читал его последнее интервью, где он говорит, что сейчас все хорошо. И с Чечней хорошо, и с беженцами хорошо. Хорошо так хорошо. Но ведь надо только видеть, в каких условиях эти беженцы живут: 50 человек в одной палатке. Конечно, для республики это большая нагрузка: и на школы, и на больницы, и на соцкультбыт, даже на дороги – 25 тысяч машин дополнительно появилось. Но я не могу сказать женщине: бери своих десятерых детей и езжай в Аргун. Одна уехала в Ахчой-Мартан в 2000 году. У нее было шестеро детей. Там в дом бомба попала – троих детей в лоскуты, она вернулась обратно. Сейчас беженцев 120 тысяч. В палаточных городках тысяч 20, все остальные в приспособленных помещениях, в частном секторе. Еще из Пригородного района 18–20 тысяч.
Сегодня никто никаких вопросов не ставит. Пусть не ставит. Зато завтра эти вопросы будет ставить жизнь. Мы же делаем одну и ту же ошибку: мы мины не вытаскиваем. Любой врач знает: когда болезнь не лечишь, завтра она бывает уже совсем другой.
Вадим Дубнов. Вы раздражали Центр еще и тем, что пытались быть посредником и настаивали на переговорах.
Руслан Аушев. Я не хотел быть посредником. Я говорил, что силовым путем ничего мы не сделаем и что Масхадов – законно избранный президент. Когда Кадырова изберут законным способом, тогда я буду считать, что он президент Чеченской Республики. Изберут Петрова – я буду считать Петрова президентом Чеченской Республики. Если суд скажет, что Масхадов бандит и преступник, тогда я буду говорить, что он бандит и преступник. Но суда не было, почему же я должен человека считать бандитом, когда еще ничего не доказано?
«Товарищи боевики, брейте бороду»
Борис Туманов. Как вы относитесь к идее референдума?
Р. А. Вся трагедия в том, что Россию ничто никогда не учит. После Афганистана мы вроде поняли, что плохо воевать на другой территории, с народом, но у себя начали силой решать те же задачи. Сегодня есть положение об администрации Чеченской Республики, утвержденное Указом президента РФ. Завтра мы проведем референдум – будет конституция. Глава администрации Чеченской Республики станет президентом. Но что это изменит? В 1995 году был подписан договор между Завгаевым и федеральным центром о разграничении полномочий. А Доку Завгаев был избран главой республики на «всенародном» голосовании. Ровно через год все исчезло: ни договора нет, ни Завгаева нет.
Сегодня можно удерживать в Чечне группировку войск, но люди уже устали. Нельзя же все время жить в этом состоянии. Тем более сейчас вырастает новое поколение, и оно совсем другое, поверьте. Я их видел в «Норд-Осте». Когда мы с Примаковым зашли, они сказали: нам не нужен коридор, какой Радуеву давали, мы здесь будем умирать. В ответ на все это мы собираемся жить, прикрывшись конституцией Чеченской Республики?
Что касается референдума, его я обязательно провел бы. Но поставил бы три вопроса. Ведь все говорят: волеизъявление чеченского народа. Вот и хорошо, давайте его послушаем. Уберем всех политических деятелей – Масхадова, Кадырова, Хасбулатова – и скажем: все, джентльмены, вам спасибо, а мы будем разговаривать с чеченским народом. Для этого мы проведем референдум, на котором должны будем получить от народа ответ на три вопроса. Вы «за»: а) Чеченскую Республику как независимое государство, б) Чеченскую Республику с широкой автономией, в) Чеченскую Республику как субъект Российской Федерации? Все войска поставить в пункты постоянной дислокации, заниматься только боевой подготовкой. Сказать командирам и боевикам: мы будем спрашивать только чеченский народ, если вы стрельнете, тогда мы применим всю мощь, и вы будете виноваты. Пять месяцев, в течение которых необходимо подготовить референдум, никто не воюет. За это время наладить телевизионную, газетную поддержку, и пусть каждый агитирует за свою точку зрения. Я, допустим, сторонник широкой автономии Чечни, буду по телевизору объяснять, почему широкая автономия – это хорошо. Закаев, скажем, будет объяснять, почему Чеченская Республика должна быть суверенным государством. Все это должны обеспечить наблюдатели. И в конце сказать: таково решение чеченского народа, которое должно быть выполнено. Скажет народ: Чеченская Республика – субъект Российской Федерации, все, товарищи боевики, брейте бороду и все по домам.
Но, повторяю, надо объяснить, что чем грозит. Чем, скажем, грозит независимость Чеченской Республики. Как она будет жить экономически? Как будет летать? Как будет кушать, как работать? Надо не угрожать, а объяснить.
Что же касается широкой автономии, вот вам пример: Ингушетия за три года свободной экономической зоны около 200 объектов построила. Один только суперсовременный аэродром чего стоит. Субъект федерации – это хуже, конечно. Вы ничего не сможете сделать, все равно деньги будете получать из Москвы. Будете ездить, стоять в очереди. Я бы им посоветовал широкую автономию.
В. Д. А как организовать прекращение огня?
Р. А. Очень просто. Для этого президент должен провести переговоры как следует и сказать: мы идем на референдум, но вы должны прекратить стрелять. Мы со своей стороны обязуемся прекратить огонь. Поэтому я еще раз говорю: самое главное – поставить войска в пункты постоянной дислокации и об этом объявить всем. Какие-то отдельные провокации будут, потому что есть 1–2% непримиримых (таких человек 500, не больше), но я вам даю гарантию, что 95% тех, кто сегодня с оружием в руках, таких задавят.
Б. Т. А подчинится ли армия президенту РФ?
Р. А. Я думаю, что подчинится. Президенту должна подчиняться.
Б.Т. Несмотря на прецеденты скрытого неповиновения? Кстати, он трижды говорил о необходимости вывода войск…
Р. А. Я бы на месте президента всех командующих заменил и привел бы свежих генералов. Почему Громова назначили на вывод войск из Афганистана? Потому что не он их вводил. Надо привести новых комдивов, командиров частей – тех, которые не воевали. А мы всегда одну и ту же глупость делаем: сажаем за стол переговоров тех, кто друг с другом воевал.
Любовь Цуканова. Каким может быть результат референдума?
Р. А. Если войска будут участвовать в голосовании, тогда все понятно. Назвать вам цифру? 67–70% будут за конституцию.
Л. Ц. Кто-нибудь спрашивал ваше мнение по этому вопросу?
Р. А. Перестали спрашивать. Масхадов предлагал хорошее решение еще в 1999 году. Он сказал: я готов под командованием любого российского генерала, которого вы назначите, разнести к чертовой матери всех экстремистов, лагеря, базы и т. д. Никаких условий он при этом не ставил. Давайте, говорит, каждая республика делегирует свое количество сотрудников МВД, создадим северокавказский корпус под руководством назначенного Москвой генерала и в соответствии с Уголовным кодексом Российской Федерации вычистим весь Кавказ от всех баз. Это было после Дагестана. Мы, главы республик, собрались тогда в Ессентуках, и я зачитал им это предложение. Они согласились, что предложение хорошее, готовы были его поддержать, но в Москве захотели, чтобы сам Масхадов под этим расписался. Мне и Дзасохову поручили получить у Масхадова подпись. И когда мы просили Масхадова приехать, нам сказали, что не гарантируют его безопасность. На этом все закончилось. Это было в ноябре 1999 года.
Информация для президента
Геннадий Бочаров. Путин утверждает, что он получает информацию из трех источников, как минимум. Я допускаю, что все три источника врут или передают информацию в какой-то искаженной форме. Каким образом информированность высших должностных лиц сказывается на развитии страны?
Р. А. Нужно отдать должное бюрократам и чиновникам. Они хорошие психологи. Они смотрят на начальника и знают, что он хочет услышать. И дают ему ту информацию, которую он хочет услышать. Поэтому любой руководитель, который хочет знать точную картину, ищет пути получения достоверной информации.
Александр Пумпянский. Путин и Чечня: это какая-то личная проблема? Может он быть объективным или у него пунктик по этому вопросу?
Р. А. Президентство Путина началось вместе с Чечней, и сегодня он везде говорит и показывает себя как последовательного и решительного руководителя. По Чечне он уже все обозначил, особенно после «Норд-Оста», и по переговорному процессу в том числе. И это решение силовое.
В. Д. Но ведь еще летом создавалось ощущение, что они более-менее готовы к переговорам?
Р. А. Не было никакой готовности. Так, были какие-то встречи, ни к чему не обязывающие, да и те зависели от внутренних и внешних факторов. Допустим, ВЦИОМ дает цифру, что 56% за прекращение войны в Чечне. Тогда обществу намекают, что кто-то с кем-то переговаривается. Или покритиковали на какой-то высокой международной встрече Россию за то, что война идет, права человека нарушаются, еще что-то такое делается. Вот и все.
В. Д. Но Путин не может не понимать, что есть вероятность еще одного «Норд-Оста», еще одного Грозного 1996 года и чем это может обернуться лично против него.
Р. А. Я думаю, все, о чем вы сказали, он, конечно, понимает. Но не будем забывать, что еще жива иллюзия 95-го года, когда генералы говорили: нас останавливают политики, не держите нас за руки, и мы все решим. Сейчас они, видимо, говорят то же самое.
В.Д. То есть вы не предполагаете, что президент может иметь более или менее независимые источники информации.
Р. А. Откуда им взяться? Ведь все идет снизу вверх. Орденок получить надо? Надо. Звание, должность получить надо? Я сам армию прошел, знаю, как это бывает. Мы как-то на границе с Пакистаном захватили склад боеприпасов. Рапортуем об этом, впоследствии в дивизии одна цифра, в армию поступает уже другая, а пока до Москвы все доходит, выясняется, что там уже три больших склада. И ордена, медали идут в обратном порядке. По убывающей.
То же самое и здесь. У нас за десятилетнюю афганскую войну сколько героев было? Только два генерала: Громов и Грачев – все. А возьмите штаб Северо-Кавказского округа – все Герои России.
Возвращаясь к вашему вопросу – я знаю, что президент имеет свое личное видение чеченской проблемы, и она такова: переговоров никаких не будет. Будет конституция, будет избран президент Чеченской Республики, будет избран парламент. И вся эта круговерть продолжится.
Вадим Дубнов. Вы уверены, что главой будет Кадыров, или есть какие-то сомнения?
Руслан Аушев. Кадыров правильно делает – он пугает всех. Сказал, что умеет воевать, что за ним стоят 10 тысяч, что финансы у него есть. Так что если меня не изберут, имейте, мол, в виду.
Любовь Цуканова. А есть у вас представление о реальной численности боевиков?
Р. А. Постоянно в горах, в населенных пунктах у них где-то полторы-две тысячи человек, которые воюют вахтовым способом. Месяц повоевал, потом помылся-побрился, куда-то поехал отдохнул – опять пошел воевать. Я думаю, они могут пять, семь, до десяти тысяч спокойно под ружье поставить. Но всем, начиная с президента, надо понять самое главное: 99% чеченского населения против федерального центра. Как можно строить государство, когда тебе никто не верит? Сегодня в Чечне нет семьи, которая не пострадала за эти семь лет.
Яркий пример: мы входили в Афганистан в 1980 году – нормальное отношение было. Мы выходили – нас ненавидели 99%.
«Руслан, откуда деньги?»
В. Д. Я хотел бы вернуться к вопросу о свободной экономической зоне в Ингушетии. Ведь реально она проблем республики не решила.
Р. А. Конечно, не решила…
В. Д. Бюджет как был дотационным на 90 процентов, таким и оставался. Это, скорее, была такая хитрая схема малопроцентного кредита…
Р. А. А так вообще денег не давали!
В. Д. Деньги разошлись, и все в итоге сработало на «олигархизацию» в Ингушетии. Возможна ли была схема, по которой можно было бы все-таки реально что-то сделать?
Р. А. Во-первых, я не согласен с тем, что ничего не сделано. 140 километров только водовода мы проложили, подстанцию и более 200 других объектов построили... Ходит такое мнение, что в Ингушетии отмывали деньги. Но «Бин-банк», который был уполномочен, только получал 10% по договору, это я могу гарантировать. А другого в 94-м году не было. Сказать, как эта идея родилась? Я захожу к Виктору Степанычу Черномырдину и говорю: Виктор Степаныч, республика только образована, ничего нет, одни проблемы, чтобы хоть что-то там организовать, мне нужна какая-то сумма. Он говорит: Руслан, откуда деньги? Я говорю: тогда дайте независимость, я себе спонсора найду в мире, с шапкой пойду по кругу, но найду. Он говорит: ну тебя к черту, хватит нам Дудаева. Я говорю: Виктор Степаныч, тогда дайте заработать. Он: как? А я уже схему ему принес, поговорил с экономистами и задал им вопрос: есть способ быстро заработать? Они сказали, есть: офшоры. В общем, он согласился.
Теперь дальше – вы говорите: «экономических проблем не решила». Но нам свободную зону в 94-м году дали, а в 96-м закрыли, по многочисленным просьбам Куликова и прочих, которые говорили, что это «чеченская дыра» и прочее. Это был первый удар, который нам нанесли, а второй – в 1998 году. После дефолта у нас все контракты в шесть раз дороже стали. Что можно было сделать в этой ситуации? При этом мы не достроили только газотурбинную станцию. В Сочи аэропорт югославы строили – я летал туда – как стоял, так и стоит недостроенный. А мы в 1995 году начали, в 1999 году сдали. Поэтому сейчас можно говорить все, но ведь надо помнить, в каких условиях все делалось: две войны, тысячи беженцев.
Да, Ингушетия должна миллиард двести тысяч рублей, но тогда давайте поймем, кто должен ответить нам за 98-й год. А федеральный центр все эти постановления и президентские указы о социально-экономическом развитии Ингушетии выполнил? Нет. Не нужна мне эта зона, дайте мне денег. А денег не дают. Так что никому я ничего не должен. Я тоже могу выставить счет и сказать: куда ушло шесть миллионов тонн нефти, которую мы добывали? Почему они не пошли на школы и больницы?
Нас проверяли пять раз. Если бы что, уж меня-то вывернули бы наизнанку! Отель стоит шесть миллионов долларов, я со словаками договаривался, а они за меньшее не строят, тем более на Кавказе; аэропорт – восемьдесят миллионов долларов; водовод – тридцать миллиардов рублей. Хотите – откапывайте, посчитайте. Так ведь ничего не нашли.
В. Д. Была острая необходимость в том, чтобы строить Магас?
Р. А. Конечно. Это был политический вопрос. Я ведь знал, что правый берег Владикавказа нам не отдадут, так что надо было строить столицу, чтоб на века была.
Л. Ц. Как можно решить проблему беженцев Пригородного района?
Р. А. Сегодня никто об этом не заикается даже… Но людей-то в свои дома пустить можно! Вот стоят дома, их собственность, а их туда не пускают.
Л. Ц. Похоже, что и не пустят.
Р. А. А что, Северная Осетия независимое государство? Почему сегодня в одной республике танками навязывается конституционный порядок, а в другой, законопослушной, не могут вернуть беженцев и ничего не происходит? Когда Казанцева назначили полпредом, я его поздравил и говорю: Виктор Германович, вот доктрина нашего президента – «диктатура закона». Вы должны соблюдать законы Российской Федерации на территории Южного округа. А вот здесь вот нарушается федеральный закон. Прошу вас привести все в соответствие. Тут он начал фантазировать и так и сяк, и как все это тяжело, и нужно терпеть. Тогда я ему сказал: Виктор Германович, вы со своей семьей живете хорошо, а эти люди уже десять лет живут в палатках…
В. Д. Как реально можно вернуть беженцев в Тарское?
Р. А. Надо, чтоб милиция не тормозила автобусы, когда люди едут, чтобы они получали газ, как все остальные, чтобы Северная Осетия включила их в свой бюджет.
В. Д. Чтобы с другой стороны реки не переходили границу…
Р. А. Знаете известную историю, как президент Америки завел в школу чернокожего ученика и посадил в класс? Выставил тысячу полицейских и сказал: все, леди и джентльмены, черные и белые будут учиться вместе. Ведь сделал же. А что, у нас нельзя ничего сделать? Известно же, кто подстрекает, можно взять одного и сказать: слушай, вот статья «разжигание межнациональной розни». Видишь? Еще раз замечу, и пеняй на себя. Государство на то и есть, чтоб закон соблюдать, иначе зачем еще нам вся эта армада танков?
«Духовенство Ингушетии заволновалось»
В. Д. Как может, по-вашему, развиваться ситуация в Ингушетии дальше?
Р. А. Я скажу то, что я знаю. Есть опасная тенденция, к сожалению, там начинает развиваться религиозный экстремизм. Уже строятся мечети…
В. Д. Какого толка?
Р. А. Ваххабитского.
В. Д. Но, насколько я понимаю, там довольно сложно пустить ваххабизм.
Р. А. В Чечне, казалось, тоже сложно, пустили же.
В. Д. Ингушетия – более традиционная страна.
Р. А. По информации, которую я получил, это течение там уже начинает активно действовать. В свое президентство я принимал жесткие меры, стараясь не допустить такого. Мечети не строились, и земли не выделялись до тех пор, пока не уточним, кому, как, кто финансирует. А сейчас, насколько я знаю, и духовенство Ингушетии заволновалось. Трудно сказать, как ситуация будет развиваться. Все будет зависеть от нынешней команды.
В. Д. Вы не хотите говорить о команде вообще?
Р. А. А что я могу сказать? Пусть они работают. Сделают лучше, чем мы сделали, – молодцы. Сделают хуже – что я им скажу? Не я им судья. Я агитировал за другого.
В. Д. Сначала вы делали ставку на Мальсагова, потом на Гуцериева…
Р. А. Я никогда на Мальсагова ставку не делал. Просто он себя повел не по-мужски. Лично мне несколько раз говорил, что не будет баллотироваться, собирался уезжать работать в Москву, а потом передумал. С ним встретились, видимо, поговорили, и у него закружилась голова от перспектив. Я с первого дня сделал ставку на Гуцериева, потому что знал его. Ведь хорошо быть губернатором, допустим, Ярославской области, где все более-менее нормально. А здесь республика между двух конфликтных зон. Когда югославы строили аэропорт или кирпичный завод, над нами бомбардировщики летали. Эти в ужасе, чемоданы похватали и в аэропорт, а аэропорт закрыт… Мы быстро их назад завернули. И так каждый раз – бомбят Бамут, над нами пролетают. А что касается Гуцериева, я знал, что он не будет кокетничать ни с кем. Кстати, в администрации президента мне сначала сказали: а вы не хотите его кандидатуру рассмотреть? Я говорю: хочу, но он не хочет. Так вы его уговорите. Я уговорил, знал, что этот человек организатор. И что обладает определенными качествами, чтобы управлять ситуацией, умеет брать ответственность на себя. Но федеральный центр передумал. Хотя, если бы Гуцериева суд не снял, он получил бы в первом туре 60–70%. Его сняли ровно за сутки. Это был первый в истории случай, когда просто зашли в совещательную комнату, у судьи забрали дела и чартером повезли в Москву.
Так что можно уверенно сказать, что выборы в Чечне пройдут очень организованно и толково...
